и чуть не упала в обморок, – она оживилась, и взгляд ее стал задумчивым и нежным: – Разве ты забыл, Петя? Мы тогда ждали гостей – Льва Борисовича Каменева из Москвы, – и вдруг эта жуткая сахарница!
– Нет, я помню – папе тогда предложили возглавить ленинградский филиал издательства «Академия», а он отказался.
– Конечно, зачем ему это было нужно? Его никогда ничего не интересовало, кроме науки, не понимаю, как сумела Клавдия…
Петр Эрнестович, нахмурившись, прервал сестру:
– Хватит об этом, Ада! – он потрогал сахарницу. – Почему ты не отдала это ей, когда она уезжала? Надо было все отдать, я же тебя просил!
– Ой, Петя, неужели ты думаешь, что ей нужна была эта сахарница? И не надо меня снова упрекать – то я ей не отдала, это я ей не отдала! Я отдала ей все деньги, что были в доме, столовое серебро, мои золотые вещи, но только для того, чтобы она оставила нам Сережу – я не могла себе представить, что эта дрянь будет растить и воспитывать нашего брата! Но мамины золотые вещи я не могла позволить ей взять, как она хотела, – это память! Ведь на маме было это колечко, когда ее убили!
– Не кричи, Ада, не заводись, – устало возразил ей брат, – ты прекрасно знаешь, почему я тебя просил все ей отдать. Клавдия меня лично мало волновала, но ведь она ждала ребенка – ребенка от нашего отца, нашего брата или сестру. Ради этого ребенка… До сих пор не могу себе простить, что не разыскал их после войны, мы ведь даже не знаем, кого она родила и жива ли вообще – была война, был голод. Сереже, вот, всю жизнь лжем, что его мать умерла. Хотя, возможно, это и правда – будь Клавдия жива, она, я думаю, объявилась бы – не могла же она навсегда забыть, что у нее есть сын.
Ада Эрнестовна с демонстративным видом опустилась на табурет и презрительно поджала губы:
– Нашел из-за кого переживать! Не волнуйся, она жива и здорова, а память у нее пробуждается, когда ей нужны деньги.
– Ада! – предостерегающе воскликнула Злата Евгеньевна, но Петр Эрнестович уже вопросительно поднял бровь:
– Что такое, Ада? Что ты имеешь в виду – ты с тех пор видела Клавдию?
– Я? М-м-м… Я не… – она сконфузилась и беспомощно взглянула на невестку, которая ответила ей укоризненным взглядом.
– Нет уж, пожалуйста, я хочу все знать, – сухо произнес Муромцев. – В чем дело?
Он посмотрел на жену, но та, отвернувшись, усердно – слишком уж усердно! – начала помешивать кашу на плите, потом перевел взгляд на сестру.
– Мы не хотели тебя расстраивать, Петя, – смущенно пробормотала Ада Эрнестовна.
– Что значит «расстраивать», ты с ума сошла, Ада? Что вы обе от меня скрываете?
Сестра тяжело вздохнула и призналась:
– Клавдия писала мне. В первый раз она написала в пятьдесят третьем – через месяц примерно после смерти Сталина. Сообщила, что у нас с тобой есть
