детей, медицинский персонал, учителей.
Рядом с пансионатом, где находились дети, арендовали дом для родственников персонала, – ведь на столь длительное время семьи разлучать было нельзя. Если могли поехать родители больных детей, то их тоже с удовольствием брали с собой.
С детьми работали опытные педагоги, ведь ребятам приходилось и учиться в стационаре.
Было твердое правило: кто туда ехал, независимо от того, был он сотрудником больницы или нет, был обязан помогать больным детям. Самые маленькие дети сотрудников могли приходить и играть с больными детьми. Дети постарше должны были им читать вслух, помогать нянечкам во время обеда подавать еду, иногда покормить, если человечек был совсем неподвижный.
У нас, детей сотрудников, был строгий режим: мы могли выходить хоть с пяти утра купаться, если хотели, но ровно в десять все обязаны были находиться на территории и приступить к своим работам.
Все силы направлялись на помощь лежачим детям, чтобы они не чувствовали никакой оторванности от мира, беспомощности…
Мама очень любила детей, поэтому в какой-то момент бросила Союз писателей, где была главным библиографом, и пошла работать в школу учителем. Причем она была невероятно добросовестной, а потому всегда работала на полставки. Она говорила: «Я не могу внимательно и вдумчиво читать все работы ребят из всех классов. У меня два класса, их я читаю». Она действительно, от первой и до последней буквы читала каждое ученическое сочинение, каждую работу.
У нас дома постоянно можно было встретить ее учеников. У мамы было негласное правило, которое вся школа знала, и ребята ему подчинились. Если кто-нибудь из мальчиков (она работала в школе для мальчиков) из класса, в котором она была классным руководителем, получил двойку, он не имел права уйти из школы раньше нее. «Двоечник» должен был дождаться ее – Надежду Дмитриевну – и идти с ней к нам, чтобы продолжать заниматься.
В наших двух комнатах в коммунальной квартире мамины ученики постоянно собирались: чтобы делать какие-то литературные журналы, стенгазеты, что-то обсудить.
Кстати, когда во время войны маме близкие говорили: «Как ваша дочь могла уйти на фронт, оставить вас одну?», мама отвечала на упреки: «Она же не на прогулку уехала! Кто-то же должен защищать Родину?»
Помню очень хорошо до сих пор, как я испытывала длительную обиду от того, что моя мама, мудрый человек, педагог от Бога, почему-то заставляла меня, семилетнюю, анализировать (а не просто читать!) роман «Евгений Онегин». В итоге я этого «Евгения Онегина» ненавидела очень долго и в школе – по программе – не хотела ни за что читать и уж тем более учить наизусть, потому что в памяти стояла живая картинка: Крым, солнце, кругом розы, а мы с мамой сидим под каким-то навесом, и я письменно пытаюсь анализировать пушкинское творение. На самом деле – это самая большая обида детства. Других обид просто не было!
Писатели-заключенные, которых
