в глубине кабинета висит женский скелет, подаренный мне приятелем… И этот нелепый, никому не нужный костяк знает о загробной жизни в сто раз больше меня, живого человека и царя природы… Я не пожалел бы остатка своей жизни за то, чтобы эта женщина открыла свои костлявые уста и приподняла хотя маленький краешек таинственной завесы загробной жизни.
Сзади послышался глухой вздох. Я вздрогнул и насторожился.
– Ах! где я? – заскрипело что-то в глубине кабинета. – Какой это идиот осмелился меня повесить?
Я вскочил с глазами, готовыми от ужаса выпрыгнуть на пол, и обернулся к скелету. Обладательница его пошевелила рукой и приняла стыдливую позу Венеры, выходящей из воды. Я не мог отвести от нее испуганных глаз и стоял без единого звука, а она, наклонивши череп, застенчиво сказала:
– Ах! Не смотрите так на меня!
– Как – так? – машинально спросил я.
– Так… Все вы, мужчины, одинаковы. Вы, кажется, забыли, что я не одета. Ну, чего же вы стали, как столб? Пошевелитесь! Принесите скорее мне какую-нибудь простыню, да отцепите от этого проклятого гвоздя. Только не смотрите на меня, пока я не оденусь. У-у… Шалун.
Она погрозила мне костяшкой пальца и закуталась в поданное мной одеяло. Я снял ее с гвоздя, причем заметил, что она прижалась к моему плечу больше, чем это было нужно.
– Боже! – сказала она, запахиваясь в одеяло. – Я одна, в глухую полночь, в кабинете молодого мужчины… Надеюсь, вы не употребите во зло мое безвыходное положение?
– Помилуйте, сударыня, – возразил я, незаметно отодвинувшись от нее. – Как вы могли подумать…
– Да, да… знаю я вас! Все вы сначала говорите одно и то же…
Оглядевшись, она взяла со стола скомканную бумажку, потерла ее о рыхлую землю цветочного горшка и стала пудрить свои белые костлявые скулы.
– Не смотрите на меня так! Я всегда чернею от смущения, когда мужчина смотрит на меня.
– Простите, – пробормотал я. – Я не буду смотреть…
– Вы не будете смотреть? – лукаво улыбнулась она страшным оскалом челюстей. – Разве я вам не нравлюсь?…
– О, помилуйте! Вы мне очень нравитесь… гм… Я очень люблю таких… худощавых дам!
Я бессовестно льстил ей, надеясь выведать у нее многое из того, что знала она и что было для меня таким недоступным.
Она же приняла мои слова за чистую монету. Почернела, потупилась и, подняв обе руки к черепу, воскликнула:
– Ах, какой вы кавалер! Скажите, пожалуйста… У меня прическа не растрепалась?
– Нет! – совершенно искренно ответил я, так как прическа ее не могла растрепаться ни при каких обстоятельствах.
Она лукаво поглядела па меня пустыми глазницами, и я, собравшись с духом, сказал:
– Мадам!
– Что вы… – сконфузился скелет… – Я пока мадемуазель…
– Неужели? Простите, я не знал. Сударыня! У меня к вам есть большая просьба…
