этого, потому что он плотоугодник и развратник, и что его, прежде чем к нам, следовало послать в Соловки к какому-нибудь монаху для напутствования и назидания.
– Всему этому только улыбнутся в Петербурге, – начал было губернский предводитель, но, заметив, что Марфин готов был вспетушиться, поторопился присовокупить: – Вы только, пожалуйста, не сердитесь и выслушайте меня, что я вам доложу. По-моему, напротив, надобно дать полное спокойствие и возможность графу дурачиться; но когда он начнет уже делать незаконные распоряжения, к которым его, вероятно, только еще подготовляют, тогда и собрать не слухи, а самые дела, да с этим и ехать в Петербург. И я, если вы позволите, поеду с вами: вы – как человек известный там, а я – в качестве губернского предводителя здешнего дворянства.
Марфин начинал понимать практическую справедливость Крапчика, но все-таки не мог с ним вдруг согласиться.
– Но где ж мы узнаем эти дела? Не таскаться же по всем канцеляриям!.. Мы, слава богу, не французские стряпчие.
– Вы об этом не беспокойтесь! Все узнается по городским слухам подробно и с полною достоверностью, – за это я вам ручаюсь, – и смотрите, что может произойти!.. Вы вашим влиянием вызвали ревизию над губернатором, а потом мы сообща, может быть, накличем острастку и на сенатора.
От последней мысли своей губернский предводитель даже в лице расцвел, но Марфин продолжал хмуриться и сердиться. Дело в том, что вся эта предлагаемая Крапчиком система выжидания и подглядывания за сенатором претила Марфину, и не столько по исповедуемой им религии масонства, в которой он знал, что подобные приемы допускались, сколько по врожденным ему нравственным инстинктам: Егор Егорыч любил действовать лишь прямо и открыто.
– Не лучше ли, – начал он с глубокомысленным выражением в лице, и видимо, придумав совершенно другой способ, – не лучше ли, чем строить козни, написать этому старому дураку строго-моральное письмо, в котором напомнить ему об его обязанностях христианина и гражданина?
Крапчик втайне готов был фыркнуть, услыхав такое измышление Егора Егорыча, но, разумеется, воздержался и только с легкою полуулыбкою возразил:
– Разве подобное письмо подействует на столь зачерствелого человека и испугает его?
– Это так!.. Так! – согласился и Марфин, воображению которого точно нарочно почти въявь представилась котообразная фигура сенатора, да еще высаживающего из саней под ручку m-me Клавскую.
– Прощайте! – сказал он затем, торопливо хватая свою шапку.
– Куда же вы?.. Оставайтесь у нас обедать! – стал было удерживать его хозяин.
– Не могу, и есть ничего не хочу! – отговаривался Марфин.
– Но позвольте, по крайней мере, мне послать сказать Катрин, что вы здесь, а то она мне будет выговаривать, что я не оповестил ее об вас.
– Нет, некогда, некогда! – бормотал Марфин, и, проговорив еще раз «прощайте!», уехал.
– Сумасшедший торопыга! – произнес Крапчик, оставшись один и снова принимаясь просматривать счет, но вошел лакей и доложил, что
