удержав себя от непристойного подросткового жеста в направлении этого самого живого глазка, Катя нахлобучила капюшон, схватила Вику под острый локоть и потащила по лестнице вниз, чтобы не маячить тут несколько лишних минут и не испытывать соседкино терпение, которое кончалось, и Катя это чувствовала. Вот она сейчас выплывет на лестничную клетку и задаст какой-нибудь наводящий вопрос.
А Кате очень не хотелось никаких вопросов. У нее у самой этих вопросов было – тьма. Их количество стремительно увеличивалось, они всплывали бесконтрольно, долбили несчастный череп, и почему-то казалось, что долбят снаружи. Самый главный из них был не кто, а почему и за что?
Танзиля плакала. Она сидела в своем кабинете, который больше был похож на кладовочку, очень такую симпатичную кладовочку, где глаз понимающего человека радовали запасы канцелярских принадлежностей, бытовой химии, отдельно – коробочек коркуновских и бабаевских и – даже! – фляжек коньячка. Она сидела на полу, зарывшись мокрым лицом в пыльную атласную занавеску, и ей не хотелось встать и пересесть в кресло на колесиках или на старый продавленный диван. Ей хотелось только одного. Чтобы ничего этого не было.
Чтобы не было мертвой Лиды, не было этой беды, не было также и странного чувства, которое Танзиля не желала замечать, а оно лезло, лезло!..
Да ни в чем она не виновата, отстаньте! Не то, так это, а все равно так бы и случилось, раз кто-то так решил!
Решил? Что решил? Лиду убить решил? А кто? Кто? А может, решил бы, да не убил бы, если бы не ты, Танзилюшечка? А?
Танзиля понимала, что все, хватит уже, нужно идти, что-то делать, говорить, быть там, снаружи. А морда зареванная – так этим сейчас и не удивишь никого. Лиду она любила. Но как бы ей хотелось, чтобы оказалось все так, как если бы она была совсем ни при чем.
«Да что я такое придумала на себя! – обозлилась она, собравшись с силами. – Просто завидовала всегда Лиде, вот и кажется, что в ее смерти виновата».
– Нервы лечить надо, уважаемая, – проговорила шепотом сама себе Танзиля и, ухватившись за край подоконника и опираясь другой рукой в пол, медленно встала, подошла к зеркалу над рукомойником, провела пальцами по несчастному заплаканному лицу и направилась к двери, чтобы выйти туда, наружу.
Полиция уехала. Тело несчастной Лиды увезли. Поняли они что-то или нет, никому не доложили. Предупредили, что, возможно, вызовут повесткой или сами заедут, предварительно предупредив. Вежливые и равнодушные.
В коридоре ее догнала эта девица, Екатерина, что ли. Соседка Лидина. Чего ей тут надо… А, детей отпросить хочет.
Танзиля пожала плечами.
– Под вашу ответственность и только Медведеву, – вяло произнесла она. «Кого, интересно, теперь назначат. А, неважно. Хотя, лучше бы не Меркулова, он, говорят, идиот, цепляется не по делу и строить очень любит. А детей не любит совсем». «Да кто их любит вообще, тем более сейчас! – визгливым голосом заговорила внутри себя Танзиля, обращаясь
