"500", но продавщица не отрезает от него кусочек, кивает, чтобы забирала.
– Спасибо…
Она снова кивает и берёт карточки у следующего покупателя.
Ах, как жаль, что нет довеска, который можно съесть по дороге, чтобы хоть чуть-чуть унять этот голод, а от целого куска я отщипнуть не решаюсь, потому что не смогу остановиться.
Есть такие, кто не выдерживал пытки голодом и съедал свою порцию сразу же, даже не выходя из магазина, обрекая себя на ещё большие муки. Скорее бы домой, скорее бы завтракать!
Я снова переползаю колеи на дороге, иду по тропинке между сугробами, захожу во двор, в подъезд… На лестнице приходится часто отдыхать. Это раньше я мигом взлетала на свой третий этаж, прыгая через две ступеньки. Сейчас иду медленно, поминутно останавливаясь.
Дверь в нашу квартиру открыта. Это для того, чтобы маме не ходить лишний раз, не тратить силы.
В комнате весело, раскалившись докрасна, гудит печка и кипит чайник. Я протягиваю к ней замёрзшие руки… Как чудесно просто согреться, посидеть просто так в тепле, отдыхая.
Мама берёт принесённый кусок хлеба и делит его на три части. Одну часть оставляет на столе, две другие заворачивает в чистенькую тряпочку и прячет в буфет. В буфете ничего съестного давно нет, кроме бутылочки с хлопковым маслом, да и того осталось совсем чуть-чуть, на донышке. Кончилась вся мамина бакалея, на карточки невозможно получить ни крупы, ни муки, ни яичного порошка.
Мама режет хлеб на шесть кусочков – по два каждому, наливает в чашки кипяток. Достаёт бутылочку хлопкового масла, открывает пробку и аккуратно капает по нескольку капель на хлеб, размазывает ложкой. Если сверху ещё чуть посолить, то будет очень вкусно, совсем как до войны. Очень хочется ощутить вкус довоенного хлеба!
Папа ещё лежит в своей кровати. Мама нерешительно топчется возле него, но всё же решает разбудить.
– Толя… пойдём завтракать. Или полежишь ещё?
Папа с трудом встаёт, засовывает распухшие ноги в валенки. Лицо у него опухшее и бледное до синевы.
Я снимаю шубку и вешаю на спинку стула, присаживаюсь к столу. Пододвигаю к себе блюдце с хлебом и чашку.
Мы едим, откусывая крохотные кусочки, медленно пережёвываем, запивая кипятком. Моё сознание как бы раздваивается, я вижу словно со стороны себя с кусочком хлеба и чашкой кипятка, маму, закутанную в пуховый платок и сгорбившегося за столом отца…
– Хорошо бы обменять мою шубку на крупу, – наконец говорю я. – За неё можно получить кило риса.
Мама долго молчит.
– А ходить в чём будешь?
– В твоём ватнике, он тёплый.
– Он тебе велик, мёрзнуть будешь… Да и столько риса не дадут за искусственную шубу.
Мама права, конечно. Но как же папа?
– Семён приходил? – хрипло спрашивает отец, едва шевеля сухими губами.
– Нет…
Брат
