захотите властвовать, потому что вы мудры и целеустремленны, в вас есть честолюбие ваших предков, хотя и нет гордыни. Заметьте, я считаю, что это очень хорошо. Признаюсь, что это то, чего не хватает нашему новому герцогу, вашему брату. У него есть гордыня, но нет честолюбия. В вашей матери не было ни того, ни другого. Для нее управление Бургундией было служением, долгом, она родилась и выросла с этим, не мучаясь ненужными сомнениями. Она была нежной женой и любящей матерью, но оставалась правительницей, потому что иначе было нельзя. И даже шла наперекор мужу, хотя и не любила этого.
Так удивительно ли, что ее сердце отозвалось на чувство, в котором не были замешаны ни обширные земли, ни королевские короны, ни священное почитание? Да, ваша мать полюбила, хотя и понимала всю безнадежность своей любви. Не люди или обстоятельства помешали ее чувству. Был момент, когда она могла бросить все и отдаться своему чувству, кто знает, что бы сейчас было… Нет, его отобрала Бургундия, которой вашу мать приучили служить до последнего дыхания. Что она и делала.
Жанна горестно смотрела в камин. Печальные воспоминания нахлынули на нее. Не такими далекими они и были. Во всяком случае для нее. Потом она взглянула на Маргарет, устроившуюся в глубоком кресле посреди подушек и покрывал, порозовевшую и заинтересованную, и начала своей рассказ.
– Давайте перенесемся в конец 1476 года. Наверное, мы уже предчувствовали беду, но торжества в тот год были особенно шумными и веселыми. Вы еще не знаете, как в наших краях проходят праздники! Наш суровый и строгий народ веселится так, что удержу нет. А уж Праздник дураков и двенадцать дней Рождества отмечается так, что потом весь год вспоминаются, до следующего декабря. Да, уже полстолетия назад Папа и его Собор ввелизапрет на проведение этих безумных гуляний, а парижские богословы вынесли строжайшее осуждение столь недуховному празднованию Великого праздника, но в нижних землях это мало кого остановило, не знаю уж, как в других местах.
Вы, конечно, знаете историю той странной войны. Я никогда не могла понять ее смысла, да и не я одна. Словно какая-то одержимость напала на вашего деда Карла, какое-то затмение разума, да простится мне такая дерзость! Я всего лишь женщина, и хотя и провела всю жизнь при герцогском дворе, но далеко не всегда могла разобраться в политических интригах того смутного времени. Мое дело было следить за дочерью герцога, за ее здоровьем, физическим состоянием, душевным спокойствием, благополучием, даже воспитание и образование ее были не в моей компетенции. Этим занималась Анна де Равенштейн, ее тетка. К политическим наукам и премудростям ее приобщала мачеха Маргарита и советники герцога. Сам герцог с дочерью о делах герцогства беседовал мало, предпочитая совместное чтение книг и игру в шахматы в те редкие минуты, когда им удавалось оказаться вместе.
Но и мне, далекой от политики, было понятно, что происходит что-то странное, непредвиденное. Доверенные лица герцога находились в заметном смятении. Старые соперники, как старики де Круа, вдруг
