мужиков, мещан и тому подобных людей, которых принято называть теперь всех вообще «кулаками», эта самая сметка и эта способность к чисто математическим вычислениям встречаются очень часто.
– Вот беда с осенью-то, Василий Мироныч!
– Что поделаешь – божеское произволение!.. – сокрушительно вздохнул Василий Мироныч, отирая чистым ситцевым платком вспотевшее лицо.
– Зеленя-то, кажется, подопревают…
– Как не подопревать, известно – подопревают… Кабы знато, сев-то попоздней бы начать…
– Да я и не знаю, Василий Мироныч, к чему спешили? Ведь вы, вон небось, еще до первого спаса ржи-то свои отсеяли…
Василий Мироныч сдержанно улыбнулся.
– Нешто угадаешь?.. Известно так огадывали: пораней посеешь, зеленя-то будут кустистей, ан по заморозкам скотине корм… Вот вышло-то не по-нашему… Меня и то попрекают севом-то, – добавил он.
– Кто?
– Свои, мужики. Мы, бывало раньше успенья не севали… Так уж исстари… А ноне, как на грех, я и начни до первого спаса, ну, за мной и все… А теперь вот… Просто горе!..
– Ну, чем же ты-то виноват!
– Поди ж ты вот!.. А тут, как на смех, Трофим… знаешь?
– Кузькин что ль?
– Ну, ну… Так он обапол Ивана постного отсеялся – как, говорит, старики севали, так и я, – не дураче нас были…
– По его и вышло?
– По его и вышло! – засмеялся Василий Мироныч, – зеленя-то у него еле-еле землю закрыли, ну, и ничего – не преют… Мужики-то и сбились на его сторону… Известно, чтo мужик? Мужик – дурак!.. Куда ветер потяня туда и он…
Было заметно, что Василий Мироныч засел на своего любимого конька. Он хотя и не горячился, но говорил с заметным одушевлением; я, конечно, старался почти не прерывать его: благо разговорился, что с ним бывало не часто.
– И вот я тебе скажу, Миколай Василич, не дай-то господи в мирские дела встревать… Окромя худого, ничего не выйдет… Одно огорчение…
– Да какое же огорчение, Василий Мироныч? Что-то я не соображу…
– Как какое? Так скажем – один убыток… Пытали мы эфто!..
Василий Мироныч опять отер пот, обильно проступавший на его высоком лбу, и попросил налить еще стаканчик.
– Годков десять, пожалуй, будя, еще ты на хуторе-то на эфтом не сидел, и занеси меня нелегкая в ходоки… поверенные то ись, – поправился он. – И что я греха претерпел, скажу тебе – страсть!..
Я недоумевающе взглянул на него:
– Ну, уж и греха?
– А ты как думал?.. Одно слово – склыка… Возьмем, к примеру, подводу. Надоть куда по мирскому делу ехать – подводы нет!.. Бьешься, бьешься… И к старосте-то, и к десятскому, – нет тебе подводы, да и шабаш!.. Иди, мол, к Прохору, его черед… А к Прохору придешь, – не мой черед, говорит, я онадысь свой отбыл: к становому сотского возил… Ступай к Аношке!.. А у Аношки, глядишь, одна кобыла, да
