зло тоже запредельно. Двойственность запредельного – это двойственность музыкального отражения. Музыка – последняя оболочка. Преддверие Храма… Вокруг Святыни роится мерзкая туча, скопище темных сил. Недаром на соборе Парижской Богоматери изображены демоны. И все же музыкой, именно ею приглашаются, призываются силы Небесные. Впрочем, как и силы темные. Всякая магия – музыкальна. Невольно возникает обманная мысль о равноправии добра и зла, о равенстве черта и Бога, о двух творцах мира. О, как психологически ясно выливаются отсюда секты… все эти альбигойцы, манихеи, богомилы…»
Молодой поэт Бугаев-Белый медленно бредет по аллее и шепчет: Война Красного и Белого. Это будет страшная война. Война Тьмы и Христа. Но она неизбежна.
Однако же как упоительно, как тихо в монастыре».
Последнюю фразу он повторил вслух, почти прокричал монаху, который незаметно возник на повороте пустынной аллеи.
Чернобородый красавец-монах, стройный, совсем еще не старый, поднял на него глаза – глубокие, суровые, умные.
– Нет, – сказал он, – не упоительно. И не тихо. Даже и не думайте такого. Это трудное место. Монастырь наш – великое поле брани.
– Брани? – Поэта словно ток пронзил. – Простите. Я сморозил глупость. Отлично вас понимаю. Чем святее и чище место, тем сильнее его одолевают бесы. Ведь это вы имели в виду?
– И это тоже.
– Бесы. Дьявольские силы. Тучами сгущаются над нами. Думаете, я не знаю? Думаете, не вижу?
– Монастыри, особенно старые, с накопленным опытом святости – первое, на что они накинутся. Невидимые сражения уже идут.
– Вы сказали – идут?
– О, еще как! И бесы уже собрали свои полчища.
– Место великой брани. Великого боя. Хорошо сказано. – Глаза Бориса Бугаева тоже посуровели.
– Скажу тебе больше, сын мой. Святая Русь движется к своему распятию. Но не как у Сына Божия, который за чужие грехи, нет. Тут накоплены горы грехов собственных, поэтому очищающая кровавая купель неизбежна.
– Даже так? – осторожно спросил Бугаев.
– Так. И сил противиться этому у нас нет. Ни у кого нет. Впрочем, нет и желания. Оглянитесь. Сильного и чистого желания – его нет.
– Что же остается?
– Нам – молитва. Вам – даже и не скажу точно. Молитесь, если можете.
В глазах монаха блеснул печальный свет.
– Вот как, – прошептал Бугаев. Лицо его потемнело.
– Покоя ищешь, сын мой? – спросил монах и неожиданно легко улыбнулся. – В душе смута? Понимаю. Но не надо копить в душе грозу. Смотрите в сторону света.
Бугаев улыбнулся навстречу и дернул плечами, слово сбросил груз.
– Вам знакомо такое имя – Кюри? – неожиданно повернул он разговор.
– Как вы сказали? Кюре?
– Нет, – на это раз он улыбнулся шире, – священники
