дорог», как не без гордости назвал их Иоахим. Кошка означала, что в доме добросердечная женщина. Два молотка – что за работу здесь платят деньгами. Нарисованный дом с перечёркнутой дверью хорошо охранялся. Батон извещал странника, что в трактире хорошая еда. Крест ставили на доме религиозного, мягкосердечного человека. Петуха – там, где при виде бродяги поднимут тревогу, а шеврон «V» – там, где о тебе позаботятся, если ты болен.
– А эта… этот чего значит? – спросил Фриц, указывая на странный значок – большой треугольник, из которого торчали кверху две руки с растопыренными пальцами, таким вот образом:
– О, – Иоахим важно поднял палец. – Это, брат, знак самый, значится, важный. Он означает, что здешний хозяин сразу хватается за оружие, если что не по нему. Увидишь где такой, беги оттудова.
Спал Фридрих плохо. Вчерашнюю бутылку опростали окончательно, вдобавок от жирной еды образовалась тяжесть в животе. Всю ночь Фриц ворочался, а утром встал не отдохнувшим и угрюмо поплёлся за Иоахимом, который тоже малость приутих. То, что вчера казалось Фрицу невинной шуткой и весельем, в свете утра предстало совершенно другим, чем-то мелочным и подлым. Посыпал редкий дождь. Похолодало. Всю дорогу развезло. Шнырь мучился с большого бодуна, был раздражителен и даже зол, остановиться на привал не захотел и продолжал идти, оглядывая окрестности и провожая жадным взглядом в большинстве своём пустые встречные телеги. Предчувствие беды усилилось, когда на перепутье миновали раскидистый дуб с двумя висельниками, для сохранности обмазанными смолой, и вышли к постоялому двору. Вывески на нём не было, зато и выглядел он необычно – будто три дома стояли рядом, стена к стене: большой, поменьше и маленький третий. Издалека всё походило на лесенку. Трактирчик, как узнал Фриц позже, так и звался – «Три ступеньки»[9].
– Шнырь, – Фриц осторожно подёргал Иоахима за рукав, – а Шнырь. Может, не надо?
– Ну уж нет, – угрюмо отозвался тот, оглядывая длинный ряд возов. – Если я сейчас не выпью, я не знаю, что я сделаю.
Постоялый двор, похоже, пользовался успехом в непогоду: всё подворье перегородили разные возы, телеги, пеший «ход» с сосновыми хлыстами и даже господский тарантас. Тарантас особенно заинтересовал Шныря. Мальчишка-конюший бросил на пришедших косой взгляд, однако ничего не сказал и молча продолжал орудовать скребницей: мало ли кого приносит сюда по осени с ветром и дождями. Из окон раздавался шум гулянки. Фриц чувствовал недоброе, но понимал, что смысла нет протестовать: погода портилась. Дождь усилился, кружили тучи. Дым уволакивало ветром то на север, то на юг, а то куда-то между.
– В самый раз, – одобрительно крякнул Шнырь, снимая шляпу и водя рукой по рыжим сальным завитушкам. – У них, похоже, на всю ночь загул, авось и нам чего обломится. Знач'так. Заходим, чего-нибудь закажем выпить и пожрать, а там видно будет. Поял? Пошли.
Фриц на миг заколебался, возражать, однако, не посмел и молча двинулся следом.
Народу в корчме было – не
Игра слов: на воровском жаргоне «Три ступеньки» означают виселицу.
