Но в доме царила тишина. Ничьи шаги не отвлекали его.
Фредди вышел в сад. И почти сразу же ветерок донес до него пронзительный голос, сетовавший на шотландское упрямство. Источник этого голоса мог быть только один, и Фредди ускорил шаги.
– Папаша!
– Что, Фредерик?
Фредди переступил с ноги на ногу.
– Папаша, нельзя мне сегодня поехать с вами в город, а?
– Что!
– Ну, мне надо к дантисту. Я у него сто лет не был.
– Не вижу, зачем тебе надо ехать для этого в Лондон. В Шрусбери есть превосходный дантист, а ты знаешь, что я решительно против твоих поездок в Лондон.
– Так мой же разбирается в моих кусалках. То есть я всегда хожу только к нему. И всякий, кто понимает в таких вещах, скажет вам, что шляться по разным дантистам – самое последнее дело.
Но внимание лорда Эмсуорта уже вновь обратилось на Макаллистера.
– Ну хорошо, хорошо, хорошо.
– Большое спасибо, папаша.
– Но одного я требую категорически, Фредерик. Я не могу допустить, чтобы ты болтался в Лондоне весь день. Ты должен вернуться поездом двенадцать пятьдесят.
– Будет сделано. Мне подходит, папаша.
– Ну, подумайте немножко, Макаллистер, – сказал граф. – Я ведь от вас только этого прошу: подумайте немножко…
2. Появляется Псмит
Примерно в тот час, когда поезд, уносивший лорда Эмсуорта в Лондон вместе с его сыном Фредди, достиг половины пути, очень высокий, очень худой, очень серьезный молодой человек, сверкая безупречным цилиндром и сюртуком элегантнейшего покроя, поднялся по ступенькам дома номер восемнадцать на Уоллингфорд-стрит в Западном Кенсингтоне и позвонил. Сделав это, он снял цилиндр, слегка провел по лбу шелковым платком, ибо солнце пекло довольно сильно, и поглядел вокруг с суровым неодобрением.
– Чешуйчатый район, – пробормотал он.
С этим суждением согласились бы все истинные ценители красоты. Когда разразится наконец великий мятеж против лондонского уродства и вопящие орды художников и архитекторов не в силах долее терпеть учинят самосуд и бешено промчатся по столице, круша и поджигая, Уоллингфорд-стрит (Западный Кенсинг–тон), уж конечно, не избежит огня. Несомненно, эта улица уже давно намечена для уничтожения. Ибо, обладая кое-какими низменными практическими удобствами – невысокой квартирной платой, близостью к автобусам и метро, – она остается мерзейшей улочкой. Расположенная в одном из тех районов, где Лондон прыщавится красными кирпичными домами, она состоит из двух рядов одноэтажных домов, похожих друг на друга как две капли воды, – каждый за облезлой живой изгородью, каждый с цветными стеклами наиболее гнусной разновидности во входных дверях. И порой можно видеть, как точно посередине, спотыкаясь, прикрывая глаза ладонью, бредут юные впечатлительные импрессионисты из колонии художников в Холланд-парке, и слышно, как они шепчут сквозь стиснутые зубы: «Доколе! Доколе!»
Маленькая служанка открыла дверь и окаменела: посетитель достал монокль и вставил его в глаз.
– Жаркий
