говорил Марк: – да невозможно!
– Ведь дождь прошел… Сегодня праздник… – говорил ему барин.
– Гости-с! Крестины!.. Милости прошу…
– А! – оглядывая гостей, весело проговорил барин, – всё старые знакомые… Мое почтение! – раскланялся он со мной.
– Всё старые! – поднявшись, проговорили гости. – Здравствуй, Ликсан Ликсаныч.
– Здравствуйте, здравствуйте, друзья любезные, – влезая на уступленное старостой место, говорил барин. – Здравствуйте… как поживаете? Нет ли чего хорошенького?
Говорил он это, очевидно, иронически. Крестьяне, также улыбаясь, отвечали ему:
– Слава богу… помаленьку!
– Ну и славу богу! Простили Ивана-то?
Барин, сказав это, поставил локти на стол и опустил усы на сжатые кулаком пальцы рук. Ответа он ждал, как-то искоса посматривая на крестьян. Я не знал, почему это делается, но видел, что сидевшие за столом крестьяне медлили ответом.
Барин тоже молчал, постукивая кулаком по своим усам.
– А? – вопросительно промычал он еще раз.
– Он, Ликсан Ликсаныч, сам пошел на мировую…
– За много ли?
– На полштофе помирились.
– Отлично! А голова-то зажила?
– Кой подживает, кой не…
– «Кой не»… – повторил барин и, обратись к Марку, произнес: – ты что ж не угощаешь водкой-то?..
Марк со всех ног бросился наливать водку и подал барину через край налитую рюмку. Барин поморщился и залпом опрокинул ее в рот. Но горловая судорога не пускала глотать, и барин долго сидел с сжатыми губами, роясь вилкой в чашке с яичницей и щукой. Кой-как глоток проскользнул, и словно всем полегчало.
– «Кой подживает, кой не!»… – повторил барин, утирая усы концами скатерти.
– Да вот это еще место, – указывая на собственный висок, объяснял один из крестьян: – это еще не совсем… Дюже глыбко просадил он…
– Глыбко?.. – переспросил барин.
Такая манера разговаривать крайне стесняла всех присутствующих: барин точно допрашивал, и видно было, что ответы, которые давали ему его подсудимые, очень мало удовлетворяли следователя. Но барин как будто не замечал этого. Лично мне было просто неловко присутствовать при непонятном мне разговоре; но крестьяне, к которым обращался барин, казалось, хорошо понимали, в чем дело, и чувствовали себя едва ли не хуже, чем я себя чувствовал.
– Ну, а Евсею вы сколько ударов-то дали? – придвигая к себе стакан чаю и как будто с полною беспечностью приготовляясь распить его, продолжал барин тем же строгим тоном.
– Это, Ликсан Ликсаныч, не мы удары-то обозначаем: на это есть суд.
– А не вы «суд»-то?
– Никак нет!.. На то есть судьи… – отвечали крестьяне разом.
– А судей кто выбирает?..
– Ну уж судей, знамо – мы…
– А!.. – с каким-то злорадством прорычал барин и, в сильном
