впечатление, будто предыдущих лет жизни явно не хватило ему, чтобы все, что нужно, сказать и, главное, сделать, – потому-то он сейчас и спешит, словно чувствует, что сроки поджимают. При этом ноги его постоянно пружинили, так что, чем бы он ни занимался, сидел ли, стоял ли, шагал ли, он всегда при этом немножко подпрыгивал. И еще одна деталь – очки. Большие и круглые, как глаза стрекозы, но дужки у них каким-то безвестным умельцем сделаны были под острым углом, что придавало им сходство с ногами кузнечика. При каждом прыжке Натана сидящий у него на носу стрекознечик тоже подпрыгивал, а при каждом третьем прыжке падал на пол.
В отличие от Натана, первый из его собеседников, рав Хаим Фельдман, был спокоен и нетороплив. Чувствовалась в нем некая внутренняя сила. Вместе с тем видно было, что в его упругих мускулах кроется также способность и к стремительным, в случае необходимости, действиям. Кто-то из живущих в Канфей-Шомроне русских репатриантов сказал однажды: «Рав Фельдман похож на очень доброго Мефистофеля». Поразительно точное определение! Даже серебро, многочисленными волосками проникшее в его шевелюру, казалось, сделало это лишь для того, чтобы оттенить ее черноту. Ну, а уж подстриженная, что нечасто встречается у религиозных ашкеназов, борода и вовсе отливала куда-то в синеву. Высокий, подтянутый рав Хаим Фельдман явно был неприступен для все сметающей на своем пути силы, имя которой – годы. Создавалось впечатление, что если положить рядом три его фотографии – одну сегодняшнюю, другую десяти– и третью двадцатилетней давности – то разобрать, где какая, будет невозможно. При этом он давно уже стал живой легендой поселенчества, а диапазон мнений о нем был столь широк, что хоть на прилавок выкладывай!
Высокий лысый тель-авивец, сидя в кафе на улице Шенкин, бормотал с ненавистью:
– Все поселенцы – фанатики и правые экстремисты! Один Фельдман чего стоит!
А в это время где-нибудь в Самарии, на остановке, где ждет попуток необремененная деньгами публика, какой-нибудь парнишка в кипе и с пейсами до пояса митинговал:
– Рав Фельдман? Да он же левый! Нам такие не нужны!
Вторым гостем в гостиничном номере Натана был уже знакомый читателю Эван, увенчанный оранжевой кипой с буквой V. Когда, сидя на тахте, обтянутой бурым в мелкую клетку дерматином, и уставясь в линолеумный пол, расчерченный концентрическими кругами, он заявил, что считает всю затею безнадежной, Натан первым делом подпрыгнул в кресле, разрисованном тем же узором, что тахта, а потом уже, поправив очки, спросил, почему.
– Может быть, я ошибаюсь, но по-моему, Шарон не будет Шароном, если позволит нам вернуться в Канфей-Шомрон, – ответил Эван, а в голове у него свербело: «Вру, вру, вру, не потому я не хочу идти, что это безнадежно, а по другой суперважной причине, личной, эгоистичной!»
– Но, Эван, пойми же! – воскликнул Натан, воздев к потолку сухонькие пальцы, контрастирующие с довольно солидными бицепсами. – Шарон провел Размежевание
