дней не давало мне покоя.
Тут произошло неожиданное. Моя гостья побледнела, зашаталась и лишилась чувств. Я едва успел подхватить ее, потому что она чуть было не упала с табурета вниз.
Я подул на ее лицо, побрызгал холодной водой из стоявшего в углу лилипутского бочонка.
Краска стала понемногу возвращаться на ее щеки. Через минуту она смогла сесть, а еще через минуту уже уверенно держалась на ногах. Это был обычный обморок. Надо полагать, увиденное произвело на нее столь сильное и ошеломляющее впечатление, что кровь отхлынула от головы и произошла естественная в таких случаях временная потеря сознания.
Однако моя гостья быстро приходила в себя, косясь глазом на мой инструмент, продолжавший оставаться поблизости – на том же табурете, перед которым мне пришлось встать на колени.
Когда, наконец, на ее губах заиграла обычная для нее любезно-услужливая улыбка, свидетельствовавшая о том, что сознание вернулось к ней в полной мере, я предложил ей разоблачиться, а сам, вооружившись своей подзорной трубой, принялся изучать особенности ее конституции, и уверяю любезного моего читателя, делал я это отнюдь не как бесстрастный исследователь, врач и анатом, каковым имею честь быть. Сквозь стекло все в моей гостье приобретало привычные нам, людям моего роста, пропорции, все – вплоть до самых интимных ее мест, вызывавших жгучее мое любопытство.
Моя гостья охотно демонстрировала мне свои прелести, а сама продолжала коситься на мой инструмент, расположившийся в соблазнительной близости от нее и изнемогавший от желания, которое становилось тем сильнее, чем дольше я вглядывался в эти бесконечно знакомые мне формы, столь зовущие и томительные.
Как человеку, немало повидавшему в этой жизни, мне не стыдно признаться, что зрелище сие, которое было мне отнюдь не в новинку, произвело на меня впечатление неизгладимое.
Ах, как хотелось мне хоть на несколько мгновений стать таким же маленьким, чтобы эти грудки и прочие сладости были доступны мне в полной мере. Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что мое обладание ими, какие бы формы оно не приняло, будет довольно условным и относительным. И в самом деле – проникнуть в это зовущее лоно, столь похожее на лоно моей любезной женушки, было для меня так же невозможно, как пройти верблюду через игольное ухо.
Однако испуг моей гостьи давно прошел, и ей, кажется, напротив, даже не приходила в голову мысль стать такой же большой, как я, чтобы тоже получить все, что было в моих возможностях дать ей. Отнюдь. Ее даже, по всей вероятности, устраивало такое положение дел, потому что она все с большим и большим одобрением и интересом поглядывала на то, что расположилось с нею по соседству.
Я на секунду закрыл глаза, и вдруг ощутил прикосновение крохотных пальчиков. Неописуемое блаженство! Будто какая-то райская птичка пощекотала меня своим клювиком. После столь долгого воздержания я наконец-то
