я не желаю лгать сам и не желаю, чтобы лгали мне. Я желаю пронести свою проницательность до конца и взирать на собственную смерть во всеоружии своей зависти и своего ужаса. Я боюсь смерти в той мере, в какой расстаюсь с этим миром, в той мере, в какой привязываюсь к судьбе бренных живых, вместо того, чтобы созерцать вечное небо. Умирать сознательно означает уменьшать расстояние, которое отделяет нас от мира и без радости вступать в завершающий этап земного существования, осознавая все то захватывающее, что таят в себе образы этого утраченного навсегда бытия. И печальная песнь холмов Джемилы еще сильнее вонзает мне в душу всю горечь этого урока.
К вечеру мы одолеваем горные тропы, которые ведут в деревню, и, возвращаясь по своим следам, слушаем рассказы об этой местности: «Здесь языческая часть города, а квартал в стороне – христианский. Позднее…» Так и есть. Люди и общества сменялись в здешних местах друг за другом; завоеватели наложили на этот край отпечаток унтер-офицерской цивилизации. Они имели нелепое и приземленное понятие о величии, а о величии собственной Империи судили по ее размерам. Чудо же в том, что руины их цивилизации являются отрицанием их идеала. Ибо этот скелетоподобный город, если смотреть на него вечером с высоты, при белоснежном кружении голубей над триумфальной аркой, не вписывал в небесные скрижали знаков своих побед и своего честолюбия. Мир всегда в конечном итоге одерживает победу над историей. Мне понятна поэзия этого великого каменного крика, устремленного Джемилой в горы, небо и тишину – проницательность, безразличие, подлинные знаки отчаяния либо красоты. От вида подобного величия, с которым мы уже расстаемся, сжимается сердце. Джемила остается позади нас с печальным водоемом своих небес, пением птиц, долетающим с той стороны плато, с внезапными прыжками коз по склонам холмов и живым ликом бога с рожками, проступающим в сумерках на фронтоне алтаря.
Лето в Алжире[6]
Жаку Эргону
Любовь, которая тебя соединяет с городом, чаще всего тайная. Такие города, как Париж, Прага, даже Флоренция, замкнуты в себе и тем самым ограничивают свой мир. Но Алжир – и другие счастливые города-избранники на морских берегах – открываются небу, словно рот или рана. В Алжире можно полюбить то, что видно всем: море за поворотом каждой улицы, тяжесть солнечных лучей, красоту жителей. И, как всегда, в этой бесстыдной открытости есть еще иной, тайный аромат. В Париже можно затосковать по простору и взмахам крыльев. Здесь по крайней мере человек одарен с избытком, все его желания исполнимы, и он может измерить свои богатства.
Конечно же, надо долго жить в Алжире, чтобы понять, что чрезмерное обилие даров природы может иссушить душу. Ничто здесь не рождает желания больше знать, учиться, становиться лучше. Эта страна не преподает никаких уроков. Она ничего не обещает и не предвещает. Она только дает, но дает щедро. Она вся распахнута перед глазами, и ее узнаешь сразу,
© Перевод. Н. Галь, наследники, 2019
