деньги, тут же отправился на маленькую станцию Ховрино Николаевской дороги и благополучно отбыл в Петроград. Понимая, что благодарные чекисты непременно будут его разыскивать.
Миша-медвежатник, был похож на одесского биндюжника. Рыжий, с рыжей бородой-лопатой, в старомодном картузе и с короткой глиняной трубочкой-носогрейкой, которую посасывал, не разжигая. И сидел лицом ко входу возле самой двери на кухню. Где был второй, а как предполагал Лёнька, и третий выход.
Подробностей переговоров никто не знал. Известно только, что Миша-медвежатник сразу потребовал свою долю. Лёнька предложил бумажные деньги, которые в малине лежали мешками. Миша потребовал наховирку (драгоценные камни) и звонкую монету (царские золотые). Но после он вместе с париком и бородой снял кой-какие претензии. Договорились вроде бы впополаме. Половину – после дела. Но – в звонкой монете.
На дело Миша-медвежатник приехал на лихаче с двумя парижскими кофрами. И после сразу же отбыл за Московскую заставу, на станцию Цветочная. И дальше – в Клин, где прикупил домик и жил тихо, пока бывшая хозяйка дома не сдала его ГПУ. Там он еще мелькнул пару раз под кличкой Миша-шифер, Миша-килечник и сгинул. При масштабах работы ГПУ такие тонкие и узкие специалисты, как Миша-медвежатник оказались не нужны.
Глава № 6
Исаак Моисеевич Бакман шел домой пешком. Не то чтобы у него не было денег на извозчика, по деньгам он мог разъезжать по всем делам на моторе, но сегодня он шел домой пешком. Потому что именно сегодня идти домой особенно не хотелось. Даже обед в еврейском ресторанчике на Разъезжей у старого знакомого Шлёмы Рубинчика не исправил настроения. И не в еде дело, еда, как всегда у Шлёмы, была отменная. Конечно, на вкус Исаака Моисеевича в форшмаке могло бы быть побольше селедки и поменьше булки. Так он и сказал Шлёме, когда тот высунулся с вопросом – а как тебе форшмак? Что ты высовываешься с вопросом про форшмак, когда у гостя есть о чем подумать? Это современная молодежь! Его папа, Борух Рубинчик, дай ему Бог устроиться в Америке так, как он устраивался везде, никогда бы не полез спрашивать гостя за форшмак, когда тот думает о крупном. Да, представьте, можно размышлять о большом деле, поглядывая, как плывет между столиков подавальщица Роза. Конечно, еще лучше, когда с кухни выглянет ее младшая сестрица, Шейла. У этого Шлёмы губа не дура. Шейлу он не зря называет шельмой. Видно, есть за что. С другой стороны, а как не быть шельмой, когда у тебя такая задница? И титьки прыгают, будто их кто-то подбрасывает? Ясно, кто их подбрасывает и колышет, и волнует, и заставляет до соблазнительной половины показываться из форменного платьица. Ясно, что бес. Но бес – бесом, форшмак – форшмаком, а дело, тем более крупное, – делом. И дело надо обдумать. В старые времена (Боже, Боже, какие же это старые, это буквально вчера было, а уже старые!), так вот, в старые времена было с кем посоветоваться. Где теперь все эти головастые евреи? Они все там, где надо, – при своих деньгах. Потому что умные
