Андреич, здравствуйте… Не узнаете? А я вас сразу узнала, хотя и не была лично знакома с вами.
Что-то близкое было в ее лице, фигуре, манере держаться. Заработала память.
– Как же не была знакома, когда я был влюблен в тебя, моя близорукая, голубоглазая Иришка?
В голове происходило что-то непонятное.
Это же было в той жизни, когда Арбат был еще тем Арбатом, Арбатом его юности.
Она придвинулась вплотную к нему и пристально глядела близорукими глазами в его душу.
Перехватило дыхание, заколотилось сердце.
– Здравствуй, Ирка… – Он сжал ее руки в своих руках. – Ты совсем не изменилась. Только чуть повзрослела.
– Здравствуй, Олег. Ты тоже.
Мысли путались, пытаясь сопоставить времена.
Не обращая ни на кого внимания, он стал целовать ее лоб, глаза, губы.
Она затихла в его руках, и казалось, что все это происходило во сне. Только это был не сон, это была явь. Страстная, чувственная явь, согретая любовью.
Оторвавшись от него без особого усилия, она снова пристально взглянула близорукими глазами в его душу:
– Я с детства завидовала вашей любви… к моей маме. Она так и не разлюбила вас до последних дней. А зовут меня, на всякий случай, Ольга, в вашу честь.
Она повернулась как-то резко и скрылась в толпе.
Стоявшие рядом люди сочувственно улыбались, расценивая каждый по своему их размолвку.
И в голове его снова зазвучали слова песенки:
И если остался один человек
В холодном, бездушном, бушующем мире,
Мой старый Арбат, словно Ноев ковчег,
Поднимет на борт своего пассажира,
Мой старый Арбат…
Смоляга
Так неуважительно и несколько презрительно мы называли нашу Смоленскую площадь. Причем это не относилось к смоленским переулкам, а только к самой площади. Так вот, на эту площадь и выходили два окна нашей квартиры, в которой и прошли все детство, юность и ранняя зрелость.
Площадь была огромна, хотя и сейчас она не так мала, но тогда… тогда все с высоты моего маленького роста казалось большим.
Шестиэтажный дом напротив выглядел громадной серой скалой с бесчисленным количеством окон, а витрины первого этажа, словно сказочные панно, звали вас в райские кущи из дорогих продуктов.
И все это было настоящим, свежим и вкусным до головокружения. И называлось все это одним словом: «гастроном» Я до сих пор не могу понять, как удавалось сохранять все это изобилие свежим и таким красивым.
Окна нашей комнаты и гастроном разделяла широкая темно-серая река асфальта, по которой изредка проезжали «эмки», ломовики или полуторки.
Хотя уже тогда я помнил, что так было не всегда.
Я знал, что асфальт положили недавно, а перед этим выкорчевали большие деревья, которые росли в два ряда, образуя бульвар, огражденный чугунными заборчиками, с калитками для прохода, а вдоль
