сторонником ограничения чьей-либо свободы! Зачем нам тащить с собой в будущее ржавое от крови наследство прошлого? Ведь в наши дни ни для кого не секрет, что так называемый суверенитет, наряду с армиями, тайными полициями и прочим ГУЛАГом, – шутит Никита, и зал охотно реагирует на его юмор, – есть не что иное, как инструменты подавления личности, теряющие свою актуальность в условиях истинной демократии, победившей наконец лицемерный кровавый режим, рядившийся в демократические личины. Итак, я призываю каждого россиянина прислушаться к голосу совести и выбрать…»
Не то застонав, не то зарычав, Ахметзянов резко развернулся на пятках и рванул из соседкиной квартиры. Казалось, что от бессильного бешенства в груди сейчас что-то лопнет, а уставший притворяться нормальным ебаный мир наконец не выдержит и облегченно распадется на падающие столбики мутно-зеленых цифр, словно в старом кино о нереальности сущего. Отравленный несожженным адреналином организм требовал пива – ладонь настойчиво генерировала фантом мокрой, тяжелой, холодной бутылки. Во рту болтался горячий шматок тягучей смолы, шея затекла клейкой пленкой нервного пота, а пустые ларьки хлопали дверями на полуденном июльском ветру, гнавшем по улице пыль и неубранный мусор. Ахметзянову вдруг как-то враз стало беспощадно ясно: это – навсегда. Ни пива, ни отпуска с морем и шашлыками и даже горячего душа после работы – ничего больше не будет. Никогда. Слово-то какое, Ахметзянов аж удивился, почему ни-ког-да ранее, проговаривая эти три слога, не обращал внимания на то, как окончательно они звучат: никогда…
Малость успокоившись, Ахметзянов бессмысленно побрел вокруг своего квартала, злобно усмехаясь, какой-то его части по-детски страстно хотелось чуда – заполучить прямо сюда этого лощеного пидараса и со всей дури долбить кулаком его жирную рожу, разнося зубы в мелкое крошево, с хрустом вбивая назад все это блядство.
В голове промелькнуло: а ведь сам, сам все проебал! Ведь давным-давно даже идеально круглым дуракам стало понятно, куда все идет. …Да как-нибудь обойдется, да на наш век хватит… Тьфу, бля, гнилые трусливые пидоры! Да хули пидоры – а сам? Не пидор? Пидор! Самый настоящий! Как последнее чмо, гнулся под ихнюю гнилую движуху, причем сам, никто ведь в затылок стволом не тыкал. Бля, надо было давить эти масленые рожи, давить беспощадно!
– Че, сынок, тоже посмотрел?
Ахмет поднял мутный от безысходной злобы взгляд – на лавочке у подъезда сидел дед, определенно с утра накативший. Дед как дед, в старой фланелевой рубахе, затасканных трениках, с палкой. Ахметзянов, воспитанный в традиционном духе, вежливо ответил:
– Да посмотрел, отец. Посмотрел…
– Как она, прошмандовка-то эта черномазая: мы, мол, поможем вам с порядком-то… – Деду явно хотелось зацепиться языком за молодежь и обсудить новости.
– До этого я недосмотрел, отец. Че, там еще и черномазые нам порядок наводить собрались?
– А
