Вот! Это вещи моего сына, они вам подойдут… переодевайтесь, да быстрее!.. Нет, сперва идите в ванную… давайте ваше рванье, я брошу в камин… Счастье, что нас никто не видел в коридоре! Хотя кому там быть?… Эти ваши безобразные уши! Нужен капюшон… Возьмите полотенце. Ну вот!
Он удовлетворенно оглядел вымытого студента:
– Так вы уже слегка похожи на человека… гм… Что с вами случилось? Откуда вы взялись?
– Из крепости Фольд, – быстро, как на экзамене, ответил Хельги, – я сбежал.
– Великие Силы! Сюда-то вы зачем явились? В округе на каждом шагу стража! Что за легкомыслие?!
– Пересдача же!
– Так, – Перегрин положил ладони на крышку стола, этот жест обозначал, что профессор принял решение, – вы когда последний раз ели?
Хельги задумался:
– В пятницу утром… или в четверг…
– Вот. – Профессор достал из буфета пиццу – такую Хельги сто лет не едал, – жареную курицу, паштет, кексы… – Да ешьте же вы! Вам до рассвета надо выбраться из города, здесь оставаться нельзя, университет обыскивают. Полшестого первый обход. Эй! Не спите, а ешьте!
Хельги отчаянно клевал носом. Сил не осталось даже на еду.
Профессор похлопал его по щеке:
– Послушайте, сделайте над собой последнее усилие, дойдите до дивана.
Хельги заснул с мыслью: «Интересно, поверит ли кто-нибудь из наших, что я спал на диване мэтра Перегрина». Впрочем, когда спустя полчаса его безжалостно растолкали, ему показалось, что он и не спал вовсе. В него влили кофе, на него напялили плащ с капюшоном (хорошо, что сегодня дождь), вручили узелок с едой и подпихнули к двери.
– А пересдача? – слабо пискнул Хельги.
– Да поставлю я вам этот распроклятый зачет! Поставлю! Поторопитесь, скоро рассвет!
Спригган наконец ушел.
А профессор Перегрин сидел и думал. Он часто думал о сприггане Ингреме, чаще, чем хотелось бы. Постепенно вместо живого существа в этих размышлениях занял некий вымышленный образ, отчасти списанный профессором с себя самого. Он помнил себя – молодого, самоуверенного, снисходительного – на уроках одряхлевшего Мерлина с его допотопными заклинаниями и нелепыми пассами (тогда еще не отжила мануальная магия). Теперь таким представлялся профессору студент Ингрем. Он насмехался над стариком за глаза. Он презирал его слабость. И теорию-то он не учил специально, демонстрировал: мол, зачем ему теория, при его-то способностях.
И вдруг это существо – голодное, уставшее, несчастное, только что чудом избежавшее гибели – вновь рискует жизнью, и ради чего? Ради его, профессора, подписи в зачетном листе. Взлелеянный образ соперника рухнул. Теперь мэтр Перегрин думал о том, считать ли безумный поступок студента знаком особого уважения к его профессорской персоне или лишним доказательством абсурдности бытия.
Тем временем Хельги без приключений миновал четыре патруля и городскую стражу – они его просто не заметили в предрассветной мгле – и в условленном
