также всем средним командирам произвести учет своих бойцов и разбить их на взводы.
Дописать этот приказ не удалось: бомбежка кончилась, автоматчики снова кинулись в атаку, и командиры поспешили наверх к своим подразделениям. А затем бои приняли такой ожесточенный характер, что оказалось просто невозможно составить списки сражающихся бойцов: и состав подразделений, и расположение наших сил все время менялись в зависимости от постоянно меняющейся обстановки и все возрастающего натиска противника.
Но хотя «Приказ № 1» во многом оказался невыполненным, он сыграл свою важную роль в обороне крепости. Организация единого командования в центре цитадели укрепила нашу оборону, сделала ее более прочной и гибкой.
Все рассказанное в предыдущей главе происходило лишь в первые три дня боев за крепость. Именно такой рисовалась мне картина героической обороны из воспоминаний Матевосяна и Махнача, из рассказов очевидцев борьбы – жен и детей командиров, встреченных мною в Бресте.
Но что же было дальше? На этот вопрос не могли ответить ни Махнач, вышедший из строя уже на второй день, ни Матевосян, раненный лишь сутками позже – утром 24 июня. Чтобы узнать о последующих событиях, надо было отыскать других участников обороны, сражавшихся в крепости дольше.
И тогда я вспомнил о защитнике центральной цитадели Александре Филе, из письма которого я впервые узнал о Матевосяне. Судя по тому, что в свое время писал Филь в Музей Советской Армии, ему пришлось участвовать в боях за крепость больше недели, и все это время он находился рядом с руководителями обороны центральной цитадели – полковым комиссаром Фоминым и капитаном Зубачевым. Не было сомнения, что Филь сумеет рассказать много интересного и о событиях в крепости, и о своих боевых товарищах.
Еще в Ереване, записывая воспоминания Матевосяна, я однажды спросил его о Филе.
– Прекрасный парень! – уверенно сказал о нем инженер. – Настоящий комсомолец! Он был секретарем комсомольской организации штаба полка. И к тому же истинный храбрец.
Словом, Матевосян характеризовал Филя как хорошего и мужественного человека, глубоко преданного Родине и партии, и вспомнил, что Филь героически сражался в крепости в первые дни обороны вплоть до момента, когда Матевосян был ранен.
После нашего возвращения в Москву из крепости я решил начать розыски Филя.
Я уже говорил, что Филь на протяжении двух с лишним лет не отвечал на запросы из музея, и последние его письма были датированы 1952 годом.
Снова перечитав эти письма, я обратил внимание на то, что они проникнуты каким-то тяжелым настроением. Чувствовалось, что Филь – человек травмированный, переживший какую-то большую личную трагедию. В его письмах встречались такие фразы: «Я не имею права писать о героях потому, что я был в плену», «Я жалею, что не погиб там, в Брестской крепости, вместе со своими товарищами, хотя это от меня не зависело».
