широкая, темная, с золотыми пятнами от солнечных лучей, скользнувших на нее сквозь густую листву верхушек лип. И вдруг барин-князь ухмыльнулся так добродушно, что Финоген Павлыч, хотя видавший его редко, но знавший все-таки близко, удивился и обомлел.
«Уж не мне ли что подарит сейчас», – невольно шевельнулось в старике лакее.
– Подойди сюда, – выговорил князь, – ближе.
«Ну, так и есть, подарит, – подумал Финоген Павлыч, – десять лет все исправно содержу тут и ни единого выговора не получал».
– Гляди вон в аллею. Видишь – скамейки.
Финоген Павлыч затревожился.
– Дурак, есть скамейки в аллее?
– Есть-с.
– Видишь их все?
– Вижу-с, – удивляясь, выговорил управитель.
– Видишь направо скамейки?
– Точно так-с.
– Первую видишь?
– Вижу-с.
– Вторую видишь?
– Вижу-с, – уже начал робеть Финоген Павлыч.
– Ну вот, возьми двух человек с топорами и выруби мне сейчас же эту скамейку. Смотри не промахнись. Вторую, направо! Не то я – хоть ты и стар – тебя на почине по приезде высеку. Сруби скамью, принеси вот сюда под окошко и людей с топорами зови сюда же. Понял?
– Точно так-с.
– Ну, сгинь.
Последнее слово было любимым у князя. Он никогда не говорил: уходи, ступай или пошел.
Чрез минуту верховой был послан гонцом к князю Егору Аникитовичу объявить о приезде князя-родителя. Приезжая ключница уже отправилась в кладовую дома, где, несмотря на отсутствие владельца, было многое множество всякого добра. Здесь ключница отмеривала ситец, чтобы выдать указанное ездовому Митьке. Финоген Павлыч, с трудом разыскав в числе попрятавшихся рабочих двух плотников, уже шел в сад. Князь, завидя в окна фигуры людей, бросил трубку, встал, оперся на подоконник и глядел.
Топоры застучали, вырубая скамейку из земли. Князь улыбался и наконец проворчал:
– Что, голубушка, пережила? Вот эдак бы всех вас…
Последние слова относились, однако, не к скамейкам сада.
Вырубив садовую скамейку, плотники расшибли ее на три части, два столба и доску.
– Неси сюда, – крикнул князь в окно. Финоген Павлыч и рабочие рысью двинулись к самому окошку.
– Клади тут, руби все мелко-намелко, чтоб одна щепа была.
И снова застучали топоры и долго стучали.
Князь отошел от окна, снова закурил трубку и прислушивался. Наконец стук прекратился. Он снова подошел к окну. Пред рабочими, утиравшими пот с лица, была только большая груда щепы, а над нею стоял, понурившись и разиня рот, Финоген Павлыч и мысленно рассуждал:
«Уж, стало быть, чем-нибудь да провинились. Наш барин все ж таки зря ничего не делает. Провинились. Только удивительно: когда же это было? Ведь он сколько лет не бывал здесь».
Но голос князя разбудил управителя.
–
