друг мой… детская ссора… я хотела наказать этого шалуна, а он вскочить на окно и грозит соскочить с высоты в пруд, если к нему кто либо прикоснется, – ответила княгиня.
– Сойди долой, негодный! – закричал князь Хованский.
– Если ты мне дашь свое княжеское слово, что не будешь меня сечь, то я сойду, а если нет, то брошусь вниз, – с решимостью, не свойственною детям отвечал Гриша и подвинулся на самый край окна.
Княгиня затрепетала и голосом отчаянья проговорила:
– Сойди, Гриша, князь дает тебе слово.
– Так и быть, обещаю тебе, сойди.
Медленно соскочил Гриша с подоконника и, подойдя к князю, поцеловал его руку.
– Что же ты, негодный, тут напроказил, если уже княгиню вывел из терпения? – спросил суровым голосом Хованский.
– Да видишь что, стали мы играть в солдаты. Я как стрелецкий десятник стал учить ребят. Саша сейчас понял, а Вася пребестолков. Я и приказал поставить его в палки, а он начал кричать, ругать меня холопом, подкидышем… Я не стерпел и дал ему оплеуху. Он заревел и все сбежались и хотели меня сечь; но я лучше брошусь в пруд, чем допущу до этого.
Лицо князя вспыхнуло от гнева и он закричал:
– Как же ты осмелился поднять руку на моего сына – природного князя? Разумеется, что ты холоп, подкидыш, которого я из милости кормлю, пою и одеваю. Вот я тебе задам самому двести палок, да и со двора сгоню. Эй, Фомка, батожья!
Не успел Хованский оглянуться, как Гриша снова очутился на подоконнике, говоря со слезами на глазах:
– Стрелецкий десятник не холоп. А тебе, князь, стыдно попрекать меня своим добром. Отец Иоанн сказывал, что ты обязан был это сделать во славу имени Божия. Еще же стыднее, князь, изменять своему слову. Ты велел мне сойти с окна и обещал меня не трогать.
– Лжешь, негодный! Я обещал тебя не сечь, – но если ты видел, как наказывают стрельцов за шалости, то должен по уставу и выдержать наказание, иначе я тебя исключу и выгоню из стрельцов и тогда ты будешь холопом, выбирай теперь сам.
Гриша призадумался, слез медленно с окна и, подойдя к князю, сказал:
– Так и быть, вели принести палок.
Покорность ли мальчика или другие размышления остановили Хованского. Он опустил голову, задумался и после некоторого молчания сказал:
– Послушай, Гриша, если я прощу тебя и сегодня же сделаю тебя стрелецким сотником, будешь ли ты мне благодарен и всегда верен?
– Меня? Сотником! да я твой образ выменяю и закабалю себя на всю жизнь. Приказывай, что хочешь, – с радостью вскричал Гриша, целуя попеременно то одну, то другую руку князя.
– Тебе уже пятнадцатый год, Гриша, и ты можешь понять, чем ты мне обязан, – продолжал Хованский, – я не попрекаю тебя моим добром, но будет может быть время, что я тебе его напомню. Рука твоя и голова всегда должны принадлежать мне. Ступай же ты теперь в стрелецкий приказ, я напишу бумагу о пожаловании тебя сотником. Потом ты явишься
