сада. Он почти бежал по туманным залам. У дворцовых дверей выставляли караулы.
Скрестив штыки, караул стал у спальни императора. Босая, простоволосая женщина в ночном капоте мелкими шажками бегает вдоль штыков, хватается за острия, она не кричит, не плачет, она храпит:
– Пустите, пустите….
Солдаты смотрят дико, капитан салютует шпагой, но в спальню никого не приказано пускать, даже ее Императорское Величество.
Графиня Ливен, в тяжелом чепце, никак не может натянуть на императрицу белый салопец. Государыня отступила от штыков, подобрала с затылка седые косицы. Ливен накинула салоп. Императрица выпрямилась, ступила к солдатам:
– А, меня не пускать… А-а, тогда я скажю вся правда, не слюшай их, солдатен, они изменник, злодей, они убили мой бедний муж, ваш добрый император… А-а, взять их, солдатен. А, я ваша императрис, защищайте меня, – а-а-а.
Императрица вдруг села на паркет с тонким, воющим звуком «а-а-а». Графиня Ливен сказала через голову: «Воды». Капитан опустил шпагу.
Воду подносил императрице гренадер Михайло Перекрестов, молодой, черноглазый солдат. Близко нагнулся молодой солдат и сказал испуганно и кротко:
– Выкушай, матушка, не отравлена, скусная…
Кошелев вышел во двор, где его ждал Полторацкий.
– Пойдем, – сказал он гусару и взял его под руку. – Тут обойдутся без нас. Я буду сводить полуроту.
Они шли рядом по крепкому снегу Царицына луга к казармам. Кошелев провел Полторацкого в полковую кордегардию, чтобы согреть сбитнем и уложить на казенном ларе: мальчика трясла лихорадка.
Полторацкий послушно лег на ларь и накрылся плащом. Светлые пряди волос раскидались по нечистой подушке. Кошелев расстегнул свой отсыревший мундир и задул свечу на табурете.
За дощатой перегородкой кордегардии гудели голоса и бухали приклады: солдаты уже вернулись из замка.
– Слышите, – прошептал Полторацкий.
– Слышу, тише…
Кошелев, сидя на табурете, прислонился к перегородке. За нею глухо роились голоса.
– А она, братцы, вовсе босая, в рубахе, я, стало быть, воду ей подаю, а она…
– Помер, знаем, как помер. Задушили.
– Нет, Господи, сила Твоя.
– Задушили баре, оны окаянные, оны задушили.
– Родивон Степаныч, да что теперь будет с нашими головами?
– Что будет, когда правду убили. Была одна правда, сверху свет, а и то придушили. Тьма заступит в Рассею.
– Твари, барство, штыка им в брюхе перевернуть.
– Молчи!
– Ампиратора забили, братцы, ампиратора. Решилися наши головы.
– Молчи тебе говорят, палочьем забьют. Нам таперь молчать до остатнего, а правду сыну откроем, как барство-сударство его батюшку жаловало, я ему собаку представлю, молчи…
Голоса отдалились. Кошелев медленно повернул к Полторацкому
