стянула зубами перчатку и ударила с силой по струнам:
– У-у, шкелет, – сказала с ненавистью девушка. Арфа зазвенела так гулко, что возница обернулся, с шапки посыпало снег.
Мусоргский молча подал девушке упавшую перчатку, перчатке еще не остыла теплота ее руки. Она молчала всю дорогу. Наконец девушка, вглядываясь в несущийся снег, сказала:
– Тут остановите, теперь я сама дойду…
Она вышла из саней, отряхнула с шубки снег и потянула к себе арфу:
– Благодарим вас, господин военный.
– Нет, ради Бога, – забеспокоился Мусоргский, – позвольте, я донесу арфу.
– Не надо, говорю, сама дойду.
Но он уже перекинул ремень арфы за плечо:
– Пойдемте, куда вам надо?
– Как хотите, – сумрачно согласилась она. – Несите, когда хотите, нумер шестнадцать.
Улица была темной от падающего снега и от того, что метель погасила редкие фонари. Мусоргский слышал быстрое дыхание спутницы.
– А вы, поди, в полиции служите, – насмешливо и дерзко сказала она вдруг. Мусоргский удивился:
– Почему в полиции? Нет, я офицер.
– Офицер, – недоверчиво повторила она. – Сразу видать, из полиции.
– Но откуда вы знаете полицейских?
Девушка только усмехнулась презрительно.
Из подворотни вышел человек в хорошей шубе и лисьей шапке:
– Аннушке-сударушке наше почтение с кисточкой, заждались, аж санки снегом занесло, сказывали, будете в шесть…
Арфянка оживилась, заговорила крикливо:
– Да я с хозяином в «Неаполе» разбранилась, вот и опоздала… Ей-Богу, перейду петь в трактир на Мещанскую.
– А как же со мной в «Самарканд»? Обещались.
Арфянка рассмеялась:
– Я обещания держу, не то что вы-с…
С долговязым в лисьей шубе она говорила весело, как со своим.
Долговязый, по виду гостинодворский приказчик или купец, с удивлением посмотрел на офицера, стоявшего с арфой, начал снимать шапку.
– Это так, ничего, – с холодным равнодушием сказала арфянка. – Господин военный пособил мне музыку довезти… Покорно благодарим.
Когда сани отъехали, Мусоргский послушал озябший и неприятный смех арфянки в метели. Он остался у ворот один. Снег шумел.
Мусоргскому было немного обидно на странное, жалкое существо из другого мира, на эту уличную девушку.
Он еще постоял у ворот, потом пошел.
На неизвестной улице с погасшими фонарями он снова услышал высокий гул вьюги, и ему вспомнилась грозная песня. Только теперь пела она невнятно и глубоко, в нем самом.
Песня
Крошечная прихожая, дверь из которой открыта в обе комнаты, показалась сегодня Мусоргскому особенно уютной.
Денщик перед уходом хорошо вытопил печь, всюду стояло ровное, приятное тепло.
В кабинете он зажег лампу под синим колпаком, подвинул газеты на рабочем столе, раскрыл книгу,
