были отличительным признаком симпатичных воинов-пустынников, верных Лоуренсу Аравийскому, а в последние годы стали отличительным признаком злобных террористов, охочих до пролития невинной крови, Франклин сделал простой жест, показывая, что уступает, и сел на стул.
Его аудитория – как он еще подумал о ней в кратком приливе собственнических чувств – затихла. Все избегали неосторожных движений; все старались дышать бесшумно. Гостей было трое, и двое из них встали у дверей в лекционный зал. Высокий в очках, на миг превратясь едва ли не в ученого, постучал по микрофону, как делают лекторы во всем мире: отчасти чтобы проверить, работает ли техника, отчасти чтобы привлечь к себе внимание. В данном случае второе вряд ли было необходимо.
– Приношу извинения за беспокойство, – начал он, испустив один-два нервных смешка. – Но боюсь, ваш отдых на некоторое время придется прервать. Надеюсь, что ненадолго. Все вы останетесь здесь, на своих местах, пока мы не скажем вам, что делать.
Где-то в глубине зала прозвучал сердитый голос одного из американцев:
– Кто вы такие и какого черта вам надо?
Араб подался назад к только что оставленному микрофону и с презрительной вежливостью дипломата сказал:
– Простите, но в данной ситуации я не намерен отвечать на вопросы. – Затем, видимо, чтобы его не спутали с дипломатом, решил продолжить: – Мы не из тех, кто прибегает к насилию без необходимости. Однако когда я стрелял в потолок, желая привлечь ваше внимание, я поставил вот эту маленькую защелку в положение, при котором пулемет стреляет одиночными выстрелами. Если ее передвинуть, – он показал как, приподняв оружие над головой, словно военный инструктор перед абсолютно неопытными новичками, – пулемет будет стрелять, пока не опустеет магазин. Надеюсь, это понятно.
Араб вышел из зала. Никто ничего не предпринимал; кое-где шмыгали носом и всхлипывали, но в общем было тихо. Франклин глянул через зал в дальний левый угол, где находилась Триция. Его ассистенткам дозволялось посещать лекции, но только не сидеть прямо перед ним – «А то мне в голову лезет всякая ерунда». Вид у нее был спокойный; похоже, она считала, что все обойдется. Франклин хотел сказать: «Послушай, со мной никогда такого не бывало, это ненормально, я не знаю, что делать», – но ограничился лишь неопределенным кивком. После десяти минут напряженной тишины американка лет пятидесяти пяти поднялась со своего места. Один из двоих охранников у двери сразу прикрикнул на нее. Она не отреагировала на это, так же как на шепот и цепляющуюся за нее руку мужа. Она подошла к боевикам по центральному проходу, остановилась в нескольких шагах от них и произнесла четким, медленным голосом, в котором звучал готовый выхлестнуться ужас:
– Мне надо в уборную, слышите?
Арабы не ответили и не посмотрели ей в глаза. Они лишь сделали своими пулеметами короткое движение, со всей возможной
