над гражданами возвысился Перикл, и желая, чтобы кто-нибудь в республике противоборствовал ему и умерял его силу, дабы правление не было совершенно единовластным, противопоставили ему Фукидида из Алопеки*, мужа благоразумного, родственника Кимона. Фукидид, будучи не таким славным полководцем, как Кимон, но способнее его к общественным и гражданским делам, пребывая всегда в городе и в Собрании споря с Периклом, скоро восстановил в республике равновесие. Он не допускал более так называемых «отличных» граждан как прежде рассеиваться и смешиваться с народом, от которого достоинство их было помрачаемо. Он отделил их от народного множества и собрал воедино; общая сила их сделалась от того важнее и произвела, как бы на весах, перевес. Еще прежде было некоторое скрытное разделение, как трещина в железе, которое едва обнаруживало различие между демократической и аристократической сторонами. Но тогдашнее соперничество и честолюбие сих мужей, сделав весьма глубокий прорез, произвели то, что одна часть республики называлась народом, другая часть – немногими (или вельможами). Это заставило Перикла ослабить узду народа и управлять им к угождению его. Он учреждал в городе то зрелища торжественные, то общественные пиршества, то праздники и занимал граждан благородными удовольствиями; каждый год высылал до шестидесяти триер, в которых многие граждане в продолжении восьми месяцев находились и получали жалованье и в то же время упражнялись в искусстве мореплавания. Кроме того, отправил он тысячу поселенцев в Херсонес; пятьсот – на Наксос; на Андрос половину этого числа; во Фракию тысячу – для поселения вместе с бизальтами; других отправил в Италию при возобновлении Сибариса, который переименован в Фурии*. Цель его была та, чтобы облегчить город от праздной и потому беспокойной толпы народа, чтобы помочь бедности его и сими поселенцами внушить страх союзникам и отвратить их от новых предприятий, приставив к ним как бы стражей.
Но что более придало приятности и красоты Афинам, что другим народам внушает величайшее изумление и что, наконец, свидетельствует, что Афины – сила Греции и древнее ее благоденствие не суть пустые басни, – это сооружение величественных зданий. И за это самое более всего неприятели Перикловы осуждали его. Они обвиняли его в Собрании; кричали, что народ бесчестит себя и навлекает на себя порицание тем, что общую казну греков перевел из Делоса к себе*; что Перикл опроверг благовидный предлог, которым народ себя оправдывал, будто бы, боясь варваров, перенес оттуда общественные деньги и хранит в укрепленном месте; что Греция тем поругана и терпит явное притеснение, видя, что внесенными по необходимости деньгами для продолжения войны мы позлащаем свой город и украшаем его кумирами и храмами, стоящими тысячу талантов, как бы горделивую женщину драгоценными каменьями.
Перикл, в противность сему, представлял народу: «Афиняне не обязаны давать союзникам отчета в деньгах, ибо воюют за них и удерживают варваров, тогда как союзники не дают ни конницы,
