Дотронься до пятна. Сделай это, человек. Помоги мне».
Д-р Алимантандо тронул темное пятно, и то мгновенно обесцветилось, слившись с теплым оранжевым металлом. Затем очень медленно, очень постепенно жизненный гул орфы затих, заглох, умер и растворился в молчании Великой Пустыни. Пока огромная машина расслаблялась до небытия, ее многочисленные панели, люки и секции открывались, являя диковинные механизмы внутренностей. Уверившись в том, что орфа умерла, д-р Алимантандо пополз обратно в постель, ощущая тревогу и вину из-за сделанного.
Утром он пошел обгладывать тело убитой им орфы. За пять дней яростного, упорного и неизмеримо приятного труда он построил из этого тела ромбовидный гелиоколлектор в пять раз выше себя и не без труда водрузил его на опору ветряного насоса. Энергии и горячей воды будет в достатке; на этом д-р Алимантандо не остановился, пробив в стенах своих пещер окна и застеклив неповторимый вид Великой Пустыни пластиком из полимеризационной установки орфы. Он расчленил труп и понемногу перенес его по утесам в новый дом. Перерыл машинные потроха и вырезал из механизмов куски, что станут отличными автокультиваторами, оросительными насосами, электротермопластинами, щитами освещения, метановыми ферментализаторами, дождевальными установками, – все, в чем есть хоть немного труда и изобретательности. Д-р Алимантандо боготворил изобретательность, особенно собственную. Всякий улучшенный прибор радовал его сутки напролет, пока он не конструировал еще один. Шли дни, орфа мельчала – до жалкой скорлупы, затем до секций, из которых д-р Алимантандо строил новые гелиоколлекторы, затем до пластин, а однажды ночью разразилась буря, такая ужасная, что д-ра Алимантандо на его самодельной постели била дрожь и он свернулся клубком под лоскутной сумой. Наутро кости мертвой машины исчезли, как древний город под зыбучими песками.
Однако благодаря ее смерти д-р Алимантандо преобразил выжидающий оазис в настоящую уютную технологичную обитель, личный мирок, о котором не знают даже зодчие мира; мирок, в котором человек может вдоволь и углубленно размышлять о предназначении, бреде значения, времени, пространстве и смысле жизни. Обо всем этом д-р Алимантандо размышлял и, поскольку бумаги не хватало, записывал свои умозрения на стенах пещер черным углем. Год и один день он покрывал стены алгебраическими формулами и теоремами на языке символической логики, а как-то ближе к вечеру увидел на западном горизонте паровой шлейф и понял, что обещание орфы выполнено, причем на семь месяцев раньше срока. Он подождал, когда поезд приблизится настолько, чтобы можно было прочесть название «Вифлеем-Арес Ж/Д», поднялся в самую высокую комнату дома – погодную, сел и стал смотреть на великую пустыню, пока поезд не скрылся за восточным горизонтом. Ибо д-р Алимантандо понял, что предназначение – штука неисповедимая и за хвост ее не поймаешь; из своих штудий он знал, что через ландшафты времени и парадокса до места назначения ведет множество путей – и что есть назначение, как не что-то предназначенное? Это и есть его предназначение: жить в плодотворном одиночестве
