жители деревни: мужики, бабы, дети.
Два здоровых парня притащили большой неструганый стол и опрокинутую на него лавку. Подошли Афанасьич с Матреной, нянькой Владычицы.
– А сама Владычица перед смертью ничего не говорила, не намекала? – допытывался старик у Матрены, следя за парнями, устанавливавшими стол на траве.
Матрена ответила, подумав:
– Да говорила еще по осени про Таньку Николину, так она ж замуж за Степку вышла.
Афанасьич хмыкнул:
– Да она хоть бы и не вышла, куда ей, тупая! Ну ладно, поглядим. – Он отошел от Матрены. – Здорово, старички! – сказал, подойдя к группе седобородых дедов, стоявших особняком.
– Здорово, Афанасьич! – хором ответили старички.
Афанасьич обошел всех, каждому пожал руку.
А Манька еще сидела в своей избе, на лавочке у окошка, и смотрела на улицу. Мать стояла возле нее, уговаривала:
– Слышь, доченька, собирайся, пойдем.
– Не пойду, – уперлась Манька.
– Доченька, да как же так? – в нетерпении всплеснула руками Авдотья. – Народ-то уж давно собрался, а нас все нету.
– А нам там неча делать. Я ж тебе говорю, нету во мне ничьей души, окромя моей собственной.
– Да откуда ж ты знаешь? – сердилась мать. – Откуда тебе это ведомо? Это старики еще вызнавать будут, у Духа Святого выспрашивать.
– А чего там выспрашивать? Неужто я в себе другую душу-то не почуяла б? А то все как было, так есть, как хотела я с Гринькой жить, так и сейчас хочу.
– Ах ты, охальница! – закричала мать. – Да как ты можешь таки-то слова говорить. Вот услышит тебя Дух, покарает.
– Не покарает, – уверенно сказала Манька. – Он ведь знает, что в душе моей нет ничего, окромя только Гриньки.
– Вот я сейчас отца позову, он из тебя вожжой всю дурь твою вышибет.
Мать вышла на крыльцо и увидела мужа, который лежал на сене возле крыльца, бормотал что-то бессвязное.
Мать посмотрела на него осуждающе, покачала головой:
– Эх, охламон, надрызгался!
– Иди гуляй, – сказал муж, не оборачиваясь.
– Я вот тебе погуляю. А ну, вставай! – Она сбежала с крыльца и ткнула его носком лаптя.
– Ну чего?
– Чего-чего! Пьянь несчастная. Владычицу вызнавать надо идти, а дочь твоя упирается.
– Ну и что? – беспечно спросил он, все еще надеясь, что его оставят в покое.
– Я тебе покажу – что! А ну подымайся! – Она опять ткнула его лаптем, но уже изо всей силы.
– Ты что, Авдотьюшка? – Он быстро вскочил на ноги. – Сказала б по-людски: так, мол, и так, дело есть, вставай, а ты сразу бьешься…
– Иди-иди, – она подтолкнула его кулаком в спину.
Манька сидела на прежнем месте, глядела в окошко, не обращая никакого внимания на вошедшего в избу отца. Отец растерянно посмотрел на Авдотью.
– Ну, чего делать? – спросил
