матери не проехала с грохотом через мост-дамбу у Восточных ворот. – В Канцелярии по-прежнему хозяйничает Каад?
– В этом смысле – да. И молодеет день ото дня. Ты когда-нибудь такое замечал? Как власть кого-то питает, а кого-то высасывает досуха? Мурмин Каад явно из первых.
В Палате Слушаний с Джелима снимают кандалы и связывают ему руки, а потом хватают и заставляют встать, хоть он и извивается всем телом. Он тяжело дышит, не в силах поверить в происходящее, выкашливает низкие, невнятные возгласы отрицания, пока зачитывают приговор. От бесконечной сбивчивой мольбы зрители на галерее покрываются гусиной кожей, у них потеют ладони, по рукам и ногам бегают мурашки, а теплая одежда будто перестает защищать от холода.
Рингил сидит между Гингреном и Ишиль, как завороженный.
Когда глаза осужденного парнишки вспыхивают и начинают дико вращаться в орбитах, словно у паникующей лошади, когда его взгляд цепляется за лица собравшихся наверху достопочтенных зрителей, будто он ждет спасителя из сказки, который каким-то образом сюда пробрался, внезапно он вместо этого видит Рингила. Они смотрят друг на друга, и Рингилу кажется, что его ударили кинжалом. Вопреки всем шансам, Джелим высвобождает руку и обвинительным жестом указывает в его сторону, вопит: «Это был он, прошу, заберите его, я не хотел, это был он, ЭТО БЫЛ ОН, ЗАБЕРИТЕ ЕГО, ЭТО БЫЛ ОН, ОН, НЕ Я…»
Его утаскивают прочь, и раздается долгий, жуткий крик, который, как всем собравшимся известно, знаменует лишь начало, самое малое из граничащих с экстазом мучений, которые ему предстоит перенести в клетке завтра.
А внизу в палате, на возвышении для судей, Мурмин Каад, который до сих пор с бесстрастным видом надзирал за процессом, поднимает голову и тоже смотрит Рингилу в глаза.
И улыбается.
– Ублюдок. – Безразличный тон подвел, голос чуть дрогнул. Рингил затянулся, черпая уверенность в крине. – Следовало убить его в пятьдесят третьем, когда была возможность.
Краем глаза он заметил взгляд Миляги.
– Что такое?
– Ах, прекрасная юность, – ласково проговорил Милакар. – Ты правда думаешь, это было бы легко?
– А почему нет? Тем летом здесь царил хаос, повсюду кишели солдаты, клинки так и сверкали. Кто бы понял?
– Гил, его бы просто заменили на кого-то другого. Может, еще хуже.
– Хуже? Кто, мать твою, может быть хуже?!
Рингил подумал о клетках – о том, что он, в конце концов, не смог выглянуть из окна и посмотреть на них, когда ехал мимо. Об испытующем взгляде Ишиль, который заметил, отвернувшись от окна, и о том, что не смог посмотреть ей в глаза. О теплой волне благодарности, которую ощутил, когда грохот и дребезжание кареты заглушили любые звуки, какие могли бы достичь его ушей. Он понял, что ошибся. Время, проведенное вдали от города, погребенным в тени Виселичного Пролома и связанных с ним воспоминаний, не закалило его, как он надеялся. Он по-прежнему был не готов к
