– некоторым историческим примерам его реализации на фоне изменений в социально-политической и религиозной жизни общества. В третьей части я постараюсь ответить на вопрос о том, почему именно это правило, в истории монашества самое, пожалуй, ригористическое, было положено в основу нормирующего жизнь женских каноникатов Institutio sanctimonialium, которое известный теолог Альберт Хаук за снисходительность требований и расплывчатость формулировок не без иронии назвал «уступкой слабости рода человеческого»229.
Но прежде чем перейти к изложению моих аргументов, следует сделать пару замечаний относительно терминологии. Термины монахиня и канонисса (monacha и canonica) относятся к тем женщинам, которых источники называют mulieres religiosae, т.е. живущие уставной жизнью, в духовной общине. Термины эти известны со времён поздней Античности, но как обозначения членов различающихся между собой религиозных сообществ в официальные документы попадают только в начале IX в. В 813 г. поместный синод в Шалон-сюр-Сон упоминает два рода общин благочестивых женщин (sanctimoniales): одни «живут по монашескому правилу» – sanctimoniales, quae sub monasticae regulae norma degunt, а другие такого правила не имеют и «называют себя канониссами» – quae se canonicas vocant230. Ахенское установление 816 г. окончательно легитимирует эту дифференциацию.
Название «канонисса» принято выводить из аналогии с мужскими каноникатами, т.е. с общежитиями клириков (clerici canonici), живущих по образцу vita communis и в соответствии с определённым правилом (греч. canon), ориентированным на суточный цикл богослужений (horae canonicae). Эти клирики исполняли пастырские и литургические функции, за что получали содержание от церковного домена (beneficium). Бенефиций как раз и отличал каноникаты от мужских монашеских общин, которые тоже жили по правилу (regula), но им предписывалось кормиться ручным трудом. Однако в случае с женскими общинами на протяжении всего раннего Средневековья дифференциация общин монахинь и канонисс представляется куда более сложной. Во-первых, граница между этими институциональными формами вплоть до высокого Средневековья была довольно расплывчатой: феноменологически (а значит, и в восприятии общества) институты монахинь и канонисс окончательно расходятся не раньше XI столетия231. Во-вторых, о типологии религиозных объединений в целом более или менее обоснованно можно говорить, пожалуй, только с IX в.; в период становления института монашества «чистых» типов практически не существовало. Потому что всякое вновь создаваемое объединение людей, имеющих общую цель удалиться от мира и посвятить себя служению Богу, было актом индивидуального выбора, с большим спектром возможностей и большим количеством образцов, которым можно было последовать. Но главное, в общественном сознании не было самой идеи, что такое добровольное общежитие обязательно надо как-то унифицировать и регулировать: даже известные и распространённые впоследствии уставы изначально писались для одной конкретной общины. Я напомню, что позднеантичный
Concilium Cabillonense. Can. LIII // MGH. Conc. T. 2 (I). S. 273–285 (S. 284). Уже при Карле Великом церковные синоды упоминали
