цыганский барон, у меня триста жен, и у каждой жены голу–у–убые штаны.
Только глубокая сосредоточенность не позволила Марьяше отреагировать на такой беспардонный намек на ее голубые рейтузы.
– Слышь, ты, Георг Отс, – затараторила она, опасливо косясь на Женечку. – Халтура есть. Тут бабка одна с Каляева, 29, челюсть в унитаз уронила…
– Ну–у–у, – прислушался Георг Отс.
– Да и смыла ее ненароком… А там, говорит, зубов золотых на тыщу наставлено. Бабка плачет. Говорит, сто рублей заплатит тому, кто ее челюсть выловит. Там делов–то: унитаз снять да фанину качнуть. Мне одной не управиться. Пошли давай!
– А Немец где?
По негласному джентльменскому соглашению сантехники халтурили только на своих участках.
– А я знаю? Я ему в дверь стукнула два разá. Ни ответа, ни привета. Запил, видать, с Нового года. Айда давай. Дело верное. Половина твоя, – Марьяша подхватила Ванькино ведро с железяками и засеменила к выходу.
На какое–то мгновение борьба желаний отразилась на заросшем щетиной лице.
– Эх, – наконец решился Ваня, с трудом поднимаясь с насиженной балки.
«Позади их слышен ропот: нас на бабу променя–я–я–л…» – донеслось уже с лестничной площадки.
– Куда же ты увела моего жениха? – крикнула Женечка каким–то незнакомым самой себе голосом.
В ответ только грохнула дверца лифта. «Ну вот, и Ваньку смыло набежавшею волной, а труба осталась. В трубе дело. Это ж как–то встать надо», – продолжила она монолог.
Встать удалось, но повело не к трубе, а к слуховому окну. Поднявшись по приставной лестнице, она кулаком распахнула фанерные створки. Темнеющее январское небо предстало перед ее пьяненьким взором. Высунувшись до половины, Женечка разглядела крыши домов, черные деревья Таврического сада, белесый пар над трубами котельных. Слева вдали виднелись купола Смольного собора. Какое–то неизвестное чувство распирало ее заколотившееся сердце.
– Чуден Днепр при тихой погоде, – вдруг продекламировала она невидимому свидетелю ее восторга и попробовала выбраться на крышу.
– Ку–уда! – чьи–то сильные руки бесцеремонно подхватили Женечку под мышки и потянули вниз. – Я тебе, Игнатова, по крышам пошастаю, а ну, слезай.
– Когда умру, хочу, чтоб душа моя, расправив крылья, пролетела над этим городом, – уперлась Игнатова.
Руки потянули сильнее. Пытаясь оглянуться, Женечка потеряла равновесие и наверняка бы упала, если бы Славик не успел ее подхватить.
– А Боян нам сказал, что ты только два раза глотнула, – донесся голос Лели.
– Это ее с пирожка с повидлом так развезло, – откликнулась Татьяна.
– Ой, девочки, – задохнулась от счастья Женечка. – Это не пирожки, это труба меня задолбала.
– Да делов–то тут! – и Татьяна за пятнадцать минут замотала оставшийся кусок злосчастной трубы по всем правилам наложения повязок на закрытый перелом.
После
