«Чепцы сбивались на соболью шапочку царицы Натальи Кириловны» (VIII, 16). (И вообще, имя Наталья – и стилистически, и с точки зрения исторической достоверности – вполне уместно в романе об эпохе Петра Первого, оно не было чуждым для рода Романовых: царевна Наталья Алексеевна, например, не чуралась литературы и была автором, в частности, «Комедии о пророке Данииле».)
Зимой 1828/29 года Пушкин знакомится на балу у Иогеля с юной московской красавицей Наташей Гончаровой. Он вновь выбирает это имя. На этот раз – до конца дней своих. Вместе с невестой вошла в жизнь Пушкина и ее мать – Наталья Ивановна.
Судьбе было угодно, чтобы и свое последнее «произведение» – младшую дочь, появившуюся на свет 23 мая 1836 года, Пушкин окрестил Наташей.
«Учитель танцев»
Побежден ли швед суровый? (III, 408)
Пленный швед Густав Адамович – второстепенный персонаж повествования. И в то же время это один из самых психологически и исторически достоверных типов, населяющих пестрый мир пушкинского романа.
Четыре раза (в IV и VII главах «Арапа…») лишь эпизодически возникает образ старого солдата. При этом его место в художественном и сюжетном плане довольно значительно. Начнем с того, что именно благодаря искусству шведа Наташа Ржевская «славилась на ассамблеях лучшею танцовщицей» (VIII, 18). Напомним, что «отец ее, несмотря на отвращение свое от всего заморского, не мог противиться ее желанию учиться пляскам немецким у пленного шведского офицера, живущего в их доме. Сей заслуженный танцмейстер имел лет пятьдесят от роду, правая нога была у него прострелена под Нарвою и потому была не весьма способна к менуэтам и курантам, зато левая с удивительным искусством и легкостию выделывала самые трудные па» (VIII, 19). Первый раз мы видим пленного шведа «в синем поношенном мундире» за обеденным столом у боярина Ржевского. Учитель танцев – последний среди участников трапезы, его «привычное место» – на конце стола, после барыни и карлицы. Правда, за время обеда его роль несколько меняется: пришел царь Петр, и вот уже гости «с благоговением» слушают, «как государь по-немецки разговаривал с пленным шведом о походе 1701 года» (VIII, 23).
В седьмой – последней и неоконченной – главе романа образу шведа уделено первостепенное внимание. Выясняется его особая роль в драматических событиях, разворачивающихся на наших глазах в доме боярина Ржевского.
Но сначала дается описание его скромного жилища: «В доме Гаврилы Афанасьевича из сеней направо находилась тесная каморка с одним окошечком. В ней стояла простая кровать, покрытая байковым одеялом, а пред кроватью еловый столик, на котором горела сальная свеча и лежали открытые ноты. На стене висел старый синий мундир и его ровесница, треугольная шляпа; над нею тремя гвоздиками прибита была лубочная картина, изображающая Карла XII верхом339. Звуки флейты раздавались в этой смиренной обители. Пленный танцмейстер, уединенный ее житель, в колпаке и в китайчатом шлафроке, услаждал скуку зимнего вечера, наигрывая старинные шведские марши, напоминающие ему веселое время его юности» (VIII, 33).
И вот здесь-то
В пушкинской прозе лубочные картинки на стене появятся и в другой смиренной обители – доме станционного смотрителя Самсона Вырина (перенесенные сюда из задуманных ранее «Записок молодого человека»). Только в черновиках «Арапа» картинка шведа снабжена мудреной (шутливой?) надписью славянскими буквами, а у смотрителя, наоборот, под каждой картинкой – приличные немецкие стихи. И еще одна перекличка: на картинках смотрителя отец «блудного сына» – «почтенный старик в колпаке и шлафроке» (VIII, 99).
