общество поэтов российских «белых» эмигрантов. Некоторое время спустя я попал к ним по ухваченной в Городке нити. Клуб этот назывался «Таверна поэтов», собрания проходили преимущественно в номере гостиницы «Саксонская» на Козьей улице, у живописца и графика Бориса Цинзерлинга. На одном из таких собраний читал свои стихи Владимир Брандт, отставной поручник царской армии. Я запомнил из них одно четверостишие:
…В этот душный, в этот пьяный вечер
Пьем стаканы синяго огня,
За того, чей жребий не намечен,
За людей без завтрашняго дня…
Попойка за неструганым столом в затхлом, прелом бараке варшавского Городка была именно такая: стаканы из-под горчицы с синим огнем спирта и малиновым сиропом, люди без намеченной линии судьбы и завтрашнего дня, люди, потерпевшие кораблекрушение, выброшенные за пределы своего отечества, своей страны, своих семей. Во Владивостоке я встречал таких же, и бараки на Первой Речке были похожие, многоликий образ нищеты: разные бывшие царские, бывшие семеновцы, бывшие розановцы, бывшие каппелевцы. Генералы уходили, солдаты оставались. Не все переходили под знамена другого генерала; при каждом политическом перевороте в Приморье какая-то часть войска выплескивалась за борт. Бывший казацкий есаул из отрядов атамана Семенова ни за что не шел в ряды генерала Иванова-Ринова, в свою очередь риновец, когда вытурили его генерала, предпочитал мытарствовать, грабить и опускаться на дно бараков Первой Речки, чем носить розановский мундир с трехцветными ленточками.
Через полчаса, после одного-двух стаканчиков меня словно живьем перенесло – туда. С той лишь разницей, что там все разговоры, жалобы, сетованья и надежды людей без завтрашнего дня крутились вокруг полковников и генералов, свирепствовавших на отдаленных рубежах России, у Тихого океана (один раз, после разгрома правительства Колчака в Омске в 1918 году, это был его дальневосточный наместник, генерал Розанов, в другой раз бандитские белогвардейские орды полковника Каппеля, потом остатки казацких полков атамана Семенова, эвакуированные в Приморский край из северной Манчжурии, и так далее), а здесь в ходу были новые и незнакомые мне имена Бориса Савинкова, генерала Перемыкина, Булак-Балаховича. Но покровительница их все та же: призрачная, кручинная матушка-Россия…
Мирный договор, завершающий войну 1920 года, был уже подписан, но на польско-российском пограничье, на пустошах и болотах, еще кипела послевоенная пена, рыскали более или менее организованные формирования всяческих русских диверсантов-контрреволюционистов. Разобраться в их политическом и идейном облике было непросто, так как меж более дисциплинированных военных отрядов, которыми предводительствовали еще бывшие царские офицеры, клином вбивались одичалые банды грабителей и террористов.
Живописной и грозной фигурой в том котле выделялся Борис Савинков, личность, вне всяких сомнений, незаурядная, но наделенная исключительно заурядной внешностью. Помню, мне показывали
