ж, тогда я вдвойне рад нашему знакомству. – Он вновь улыбнулся. Глаза его следили за мной, не отрываясь. – И хотя вы не любите детективы, нам все же придется найти общий язык. Ведь ситуация, в которую попали мы оба, вполне детективная. – Он говорил нарочито легким тоном, но я понимала, что эта легкость ему нелегко дается. – Совершено убийство. Вы – свидетель. Я хочу отыскать убийцу и воздать ему по заслугам. И вы можете мне в этом помочь.
Я расцепила руки. Откинулась на спинку дивана и мгновение подумала.
– Наверное, могу. Можно вопрос?
– Пожалуйста. – Глаза пирата слегка сузились.
– Это Гейнсборо? – Я кивнула на портрет герцогини.
– О, да вы знаток, – улыбнулся Шарлахов. – Да, это он.
– Просто в английской живописи очень мало художников, которых стоит знать, – объявила я. – А вторая картина чья?
– Гре… Нет, Грюн. Жюль Грюн[9]. Я повесил его в этой комнате, потому что его фамилия тоже начинается на букву Г.
Я вытаращила глаза. Честно говоря, такой принцип размещения картин попался мне впервые.
– По-вашему, полотна плохо сочетаются? – осведомился пират, пристально наблюдая за мной.
Зря я упустила из виду, что мой собеседник не то чтобы читал мысли – нет, просто жизнь в опасности и множество людей, с которыми ему волей-неволей приходилось пересекаться, выработали у него проницательность выше обычного. Я поторопилась сделать невинное лицо – хоть и отлично понимала, что уж кому-кому, а Татьяне Стрелицкой точно не удастся его провести.
– Меня смущает разница стилей, – сказала я, почти не покривив душой.
– Стиль – последнее, что меня заботит, – отозвался Шарлахов. – Главное для меня…
«Стоимость картины, – мысленно подсказала я. – Но ты, конечно, выразишь это иначе, не так в лоб».
– Чтобы вещь мне нравилась, – закончил мой собеседник. – Вообще я не поклонник Гейнсборо, но меня заинтересовала история изображенной им дамы.
Я оглянулась на герцогиню, которая, казалось, с живейшим интересом слушала наш разговор.
– А какая у нее может быть история?
– Это история человека, у которого было все, – ответил Шарлахов, улыбаясь одними глазами. – Молодость, красота, богатство, любимый муж, который души в ней не чаял, множество поклонников. Высокий титул, наконец, а в те времена это кое-что значило. Да что там кое-что – почти все. Она устраивала приемы, на которые надевала то платья из лепестков роз, то наряды из нитей драгоценных камней… Какие-то умопомрачительные празднества, куда были званы даже не все принцы, и попасть туда считалось великой честью. Особенно она любила одеваться богиней, знаете, на античный манер. – Я открыла было рот, чтобы сказать, что античные боги вообще-то не питали особой склонности к одежде, но посмотрела на вдохновенное лицо Шарлахова и решила промолчать. – Поэты наперебой посвящали ей поэмы и сонеты, она тратила деньги, не считая… могла позволить себе любые прихоти, любые безумства. Для нее в окрестностях Лондона муж велел построить в рекордные
Малоизвестный французский художник.
