его по посыпанной гравием дорожке к монастырской двери, по пути указывая на свои цветочки:
– Правда ведь, мне удались примулы?
Она открывает входную дверь тяжелым латунным ключом, висящим у нее на поясе. Они проходят длинный вестибюль и лестничный пролет, и следующим ключом она отпирает еще одну дверь. Она проводит Одри в холодную голую палату, на стене там карандашные рисунки. Взад-вперед там расхаживает монашка с длинной линейкой. Пациенты возятся с пластилином и мелками. Похоже на игровую комнату в детском саду, вот только некоторым детям перевалило за сорок. Дверь захлопывается, и голос Зеленой Монахини меняется:
– Пластилин и мелки вон там. Чтобы покинуть комнату ради чего бы то ни было, надо получить разрешение.
– Но послушайте…
Рядом с ней возникает пузатый охранник в жестяном шлеме и с широким кожаным ремнем. Охранник смотрит на Одри с холодной гадкой ненавистью и говорит:
– Он хочет Боба и его адвокатов.
В шесть приносят безвкусный обед из холодных макарон, к которому Одри не притрагивается. После обеда на дежурство заступает ночная медсестра. Пациенты раскладывают койки, и игровая комната превращается в дортуар.
– Кто-нибудь хочет на горшок, пока не выключили свет?
Сестра бренчит ключами. Туалетные кабины в углу дортуара. Дежурная сестра отпирает дверцы и стоит в проеме, холодно наблюдая.
– Не пытайся снова играть со своей грязной штучкой, Колдклиф, а не то получишь шесть часов на кухне.
Всю ночь напролет в дортуаре горит тусклая лампадка. Пациенты спят, лежа на спине под тонкими одеялами. За эрекцию ночная сестра больно бьет линейкой.
И так проходили годы. Иногда в знак поощрения устраивали прогулки по саду – в сопровождении Боба, который держал на поводке трех злобных немецких овчарок. В саду пациенты могли посмотреть, как самка богомола пожирает самца. Ежедневные исповеди, принимаемые Зеленой Монахиней на детекторе лжи, который чувствительно ударял током в чувствительные места, пока Зеленая Монахиня нараспев повторяла:
– Не произноси лжесвидетельства на ближнего твоего.
Исповеди она записывала зелеными чернилами в учетные книги, заведенные на каждого пациента в отдельности. Однажды после особенно мерзостной исповеди она воспарила до потолка на глазах у пораженной юной монашки. Каждую ночь она облачалась в костюм Христа со светящимся нимбом и посещала келью какой-нибудь юной монахини. Ей нравилось представлять себя монахиней из стихотворения Сары Тисдейл:
Бесконечная нежность бесконечной иронии
навеки сокрыта в ее смеженных очах.
В одиночестве долгом на себе испытала,
сколь тщетна мудрость даже для мудреца.
Она была закоренелым ипоходриком и основательно накачивалась лауданумом. И в результате страдала запорами, что призывало очередную пригожую молодую монахиню к высшему служению прямой кишке. За такой честью неизменно следовал ночной визит Христа с пристегнутым членом. В молодости Зеленая Монахиня
