не причиню тебе вреда. Никогда. Легче умереть.
Провожая, Хосе больно сжимал ее руку. «Еще шесть остановок осталось, – думала Галя, – еще пять… две… еще четыре дома… еще один…»
От последнего поцелуя в парадном у Гали, казалось, остановилось сердце.
– Тебе надо идти, ла-пуш-ка? – Его голос был горьким, как апельсиновая косточка, попавшая на зуб: пронзительно свежая солнечная мякоть и вдруг…
Саша встретил ее с сонным Димкой на руках.
– Что так долго?
– С Наташкой в библиотеке засиделись, – не задумываясь, бросила Галя, радуясь, что они теперь на разных курсах и муж не знает никого с ее потока.
Она с облегчением закрылась в ванной. Желтая ленинградская вода пахла ржавчиной…
Невский ветер, когда Галя каждый день с замиранием сердца вглядывалась в клубящуюся возле института толпу, тоже, казалось, пах ржавчиной. День проходил за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем… Димку отдали в ясли, потом в садик, Саша начал где-то подрабатывать вечерами. Где – Галя не интересовалась. Ей было все равно…
– Ла-пуш-ка моя, – Хосе прижал ее к себе, увлек к стоящему рядом такси.
– Я так скучала по тебе, – выдохнула Галя, почти теряя сознание от его поцелуев. – А куда мы?
– Катаемся, – грустно сказал он. – Нам сегодня некуда ехать.
– Есть куда! – встрепенулась она и назвала адрес родительской квартиры. – Там до семи никого не будет, все на работе.
Поднимаясь по лестнице, они останавливались на каждой ступеньке не в силах оторваться друг от друга. Уже у двери Галя испугалась – где же ключи? Почти в отчаянии она вытряхнула сумку прямо на бетонный пол… вот они! Не глядя, сгребла всю кучу обратно – скорее, скорее… Черт, она же в другую сторону открывается!
И снова этот оглушительный грохот прибоя, и ослепительное солнце в недосягаемой вышине!
– Ла-пуш-ка моя! Единственная, нежная, любимая…
– Господи! Уже полседьмого! – Галя непослушными руками путалась в тряпичной кучке – в каком же порядке все это надевают? Хосе, как и положено военному, собрался за минуту. Мягко остановил:
– Ты надеваешь наизнанку, – и одел ее сам. Бережно, как ребенка. Галя едва не разрыдалась.
За стеной соседи крутили последний диск Пугачевой: «Ленинград, Ленинград, я еще не хочу умирать!»
Всю дорогу Хосе прижимал ее к себе и отводил глаза.
– Ты что-то недоговариваешь? – не выдержала Галя.
– Ла-пуш-ка, мы здесь только один день. Завтра опять в рейс. Надолго.
– Господи, нет! – Галя едва сдерживала рыдания.
– На полгода или даже больше, – выдохнул Хосе.
– Дача! У нас ведь есть дача! Я сейчас только домой забегу…
Он покачал головой:
– Нет. В двадцать один ноль-ноль я должен быть на месте.
– Я провожу! Хоть немного еще…
– Не надо, Га-ля. Ты будешь мучиться. Ты будешь одна. И будет темно.
