кабинет, конторку рядом с пирамидой каталожных ящиков, узкую козетку возле окна, круглый стол с парой венских кресел подле – за ним шеф Жандармской стражи беседовал с посетителями. Неважно, сколь надёжна охрана, сколь прочны решётки на окнах второго этажа и сколь хорош замок в дверях самого кабинета, – документов бывший кавалергард на виду не оставлял никогда. «Что, Никола, шпионов аглицких пасёшься?» – подшучивал порой Кусака Янгалычев, но граф Тауберт на насмешки внимания не обращал. За содержимое его сейфа европейские кабинеты заплатили бы золотом по весу, десяти-, а может, и стократно.
Здесь хранилось всё. Тщательно и осторожно выстраиваемая агентура разведки внешняя и внутренняя, доклады из лешских земель, рапорты осведомителей из гущи студентов, гвардейских офицеров, донесения с мест, тайные ревизии в глубинных губерниях, отчёты жандармских управлений из провинции – всё то, из чего складывалась подлинная жизнь государства Российского.
Нет, порядок должен оставаться порядком, подумал Николай Леопольдович, заперев вторую пару дверей. Остзейская душа его не терпела разбросанных документов, тупых перьев и нечищеных сапог, но врагов Державы она не терпела ещё больше. Потому и малевали графа Тауберта то с топором, то с верёвкой, то с оскаленной пёсьей головой у кавалергардского форменного седла. Одну такую парсуну сатрап велел повесить в своём кабинете. Государь-василевс долго смеялся…
Палач всея Руси улыбнулся воспоминаниям и вышел в приёмную. Полковник Феоктистов, верный помощник ещё с капказских времён, поднялся из-за стола. Феоктистова тоже называли псом. Пёс, сторожащий пса… Такая картинка тоже существовала. В салоне графини Варвары Виссарионовны Левенвольде собирались известные остроумцы, они и породили сию аллегорию, и если бы только её! Бедный троюродный дядюшка Иван Карлович, знай он, кого привечает его вдова, восстал бы из гроба, дабы оказать отечеству последнюю услугу и увлечь неразумную вместе с нахлебниками в тартарары…
– Как раны, Фома Порфирьевич? – осведомился Тауберт, кивая вскочившему с шинелью наготове денщику Смирнову, тоже капказцу. – Не беспокоят? Погоды-то переменились.
– Да леший с ними, с ранами, Никола Леопольдович, – откликнулся полковник. – Поноют да перестанут, а вот каково Шаховскому на марше? Ежели уж у нас сейчас дожди да ветер, то у Млавы месячишко спустя вовсе форменное светопреставление учинится.
– Осень не в нашей власти, – Тауберт привычно повернулся спиной, и Смирнов ловко подал шинель, – а вот насчёт амуниции да припасов проверить не помешает. Подбери-ка, друг любезный, ревизоров потолковей, чтобы с утреца вдогон выехали, вот прямо сейчас и подбери, а я подожду. Сытому солдату да в добрых сапогах никакие дожди не страшны…
Пугнуть интендантов и князя Ломинадзева, хлебосольнейшего начальника штаба Второго корпуса, всяко полезно, а большего ни шефу Жандармской стражи, ни самому военному министру не сделать – Млавскую
