это была Шурочка, которую пьяный супруг избил ведром.
Вёдра в то время были не лёгкие пластиковые, как теперь, а тяжёлые, из чёрного металла, покрытого эмалью. Морозов потом видел у Шурочки это ведро, – круглая, точёная деталь из светлого дерева на петле-ручке и тёмно-зелёная снаружи, отбитая во многих местах эмаль. Видел он и синяки от ударов у Шурочки на теле и на руках, которыми она закрывала голову.
Муж Шурочки, красивый, молодой и сильно пьяный мужчина, вину свою не осознавал и громко кричал матерную непотребщину до тех пор, пока его не увели. И тогда Морозов присел на лавку возле Шурочки, чтобы утешить. Присел, да так и не смог больше от неё отойти. Он потом ещё долго представлял, как она, избитая, рыдающая, бежала по тёмным улицам к телефонной будке, чтобы вызвать милицию. Потому что мобильных телефонов раньше не было. И даже в квартирах не у всех были телефоны домашние.
У Шурочки, например, домашнего телефона не было. Как и квартиры, впрочем, потому что они жили в семейном общежитии – длинный-длинный коридор, а по обе его стороны – тринадцатиметровые комнатки (на одну семью) без удобств. Удобства, – туалет с кабинками и большая общая кухня с газовыми плитами, – находились в конце этого широкого и гулкого коридора. Душевой не было. Мыться жильцы ходили по субботам в соседнюю баню, где им опять приходилось стоять в очереди.
_______________________________________________________________________________
Cut-сноска
Эта история с ведром произошла с моей, теперь уже покойной, мамой. И когда она сидела в милиции, в отделение пришёл военный и принёс денежную купюру. Теперь уже не помню из маминого рассказа, какого достоинства была купюра. Но помню, что её принёс именно военный и что милиционеры хохотали над ним взахлёб.
А маму в милиции направили в судебную экспертизу на «освидетельствование». И врач, который осматривал её побои, сказал ей в конце: «Неужели вы своему мужу простите такое?»
_______________________________________________________________________________
И вот теперь супруга сказала Морозову, что пришло время «прочь». Сказала и со значением посмотрела на него. Потому, что он ей давно обещал: когда она поймёт, что дальше так жить нельзя, надо будет сказать ему только одно слово – «прочь».
Морозов хорошо помнил это, но промолчал, как всегда. Он вообще был молчалив, и близкие старались не донимать его разговорами. Что с писателя-фантаста возьмёшь? Он же всегда в творческом процессе, всегда погружён в обдумывание своих миров.
Зато их сын Михаил переспросил, ещё не принимая слова матери:
– Прочь? Ты уверена, мама?
Как все мужчины-учёные, он был сосредоточен на своей работе, не слишком вникая в бытовые и психологические проблемы семьи. Морозов был убеждён, что сын даже не заметил увеличение пенсионного возраста в стране, не задумываясь ни о какой пенсии.
– Да, сынок, пришло время. Теперь уже окончательно. Больше тянуть невозможно, – подтвердила
