совсем мало, и все вялые, полусонные. Ожидают открытия метро. Подиум, где вечером устраивали конкурсы и танцевали клубные девочки, стоит пустой, темный. Музыка медленная, точно и она устала; уже никто не танцует. В укромных закутках дремлют, обнявшись, юноши и девушки.
…Кое-как дотерпел до шести утра. Теперь трясется в безлюдном вагоне. На полу, на сиденьях валяются сорванные со стен какими-то дебилами обрывки рекламных наклеек. Один обрывок прилип к подошве туфли, и он пытается другой туфлей отлепить его, раздражаясь и одновременно радуясь, что нашлось занятие.
Глаза слипаются, хочется спать, голова отяжелела от легкого, но ощутимого похмелья. Скулы ломит, раздирает зевота.
…От станции до его дома – минут десять дворами. Шагает быстро, дрожа от холода, подняв воротник пиджака. Курит последнюю сигарету из пачки «Парламента». По временам под ногами хрустит тонкий ледок на досыхающих апрельских лужах… Когда-то в детстве он любил крошить такой ледок каблуком. Льдинки разлетались, звенели, как стеклышки, а под ними чернела полоска грязной, незамерзшей воды…
Проходя по одному из дворов, он останавливается над кучкой мусора, который поленились донести до контейнера и вывалили просто под дерево.
– У, сволочи! – прошипел он со злой обидой, пнул красочную банку из-под консервированных сосисок. – С-суки!..
Зашагал дальше.
…Обшарпанная пятиэтажка в глубине тесных дворов и кривых узких переулков. Темная холодная лестница. Подошвы добротных туфель гулко стучат по истертым ступенькам.
Достает ключ, открывает дверь на третьем этаже.
– Лёша, ты? – спрашивает с кровати мама хриплым, свистящим голосом.
– Я. Всё нормально? – Он снял туфли, прошел в комнату.
– Ничего, – отвечает мама, – немного поспала. С вечера опять приступ был…
– У-у…
– Ты поешь, сынок, там на плите в сковородке гречка и печень. С томат-пастой вкусно.
Он кивает:
– Сейчас переоденусь, поем.
Загородившись дверцей шифоньера, снимает пиджак, рубашку, брюки. Вешает их на плечики. Поверх костюма натягивает целлофановый мешок. Теперь выходная одежда ему долго не понадобится…
– Тебе вечером с работы звонили, – говорит мама. – Ругались, что плохо убрался…
– Да? – отзывается он и зло, еле слышно бурчит: – Им, гадам, всегда не нравится…
– Ты уж, сынок, постарайся как-нибудь. Уволят еще, а как жить-то будем? Моя эта пенсия, сам понимаешь… а на рынке у тебя то есть деньги, то нет…
– Мда…
– И еще, – вспоминает мама, – Виталька звонил, напоминал о карте какой-то. Чтоб ты сегодня занес.
– Понятно. Спасибо, мам.
Он шуршит целлофаном, вынимает из кармана пиджака карту гостя «Пены», затем прячет одежду в шифоньер. Надел джинсы, свитер. Посмотрел на часы. Поспать не получится – скоро уже идти подметать, потом дежурить на рынке, может, подвернется что-нибудь срочное разгрузить.
