вскрикнул: «Человек?»
Пистолет дрожал в его руке, одеревеневшей от ползанья. Но Алексей приготовился бороться и хорошо израсходовать оставшиеся три патрона…
В это время из кустов раздался взволнованный детский голос:
– Эй, ты кто? Дойч? Ферштеешь?
Эти странные слова насторожили Алексея, но кричал, несомненно, русский, и, несомненно, ребенок.
– Ты что тут делаешь? – спросил другой детский голос.
– А вы кто? – ответил Алексей и смолк, пораженный тем, как немощен и тих был его голос.
За кустами его вопрос произвел переполох. Там долго шептались, жестикулируя так, что метались веточки сосняка.
– Ты нам шарики не крути, не обманешь! Я немца за пять верст по духу узнаю. Ты есть дойч?
– А вы кто?
– А тебе почто знать? Не ферштею…
– Я русский.
– Врешь… Лопни глаза, врешь: фриц!
– Я русский, русский, я летчик, меня немцы сбили.
Теперь Алексей не осторожничал. Он убедился, что за кустами – свои, русские, советские. Они не верят ему, – что ж, война учит осторожности. Впервые за весь свой путь он почувствовал, что совершенно ослаб, что не может уже больше шевелить ни ногой, ни рукой, ни двигаться, ни защищаться. Слезы текли по черным впадинам его щек.
– Гляди, плачет! – раздалось за кустами. – Эй, ты, чего плачешь?
– Да русский, русский я, свой, летчик…
– А с какого аэродрома?
– Да вы-то кто?
– А тебе что? Ты отвечай!
– С Мончаловского… Помогите же мне, выходите! Какого черта…
В кустах зашептались оживленнее. Теперь Алексей отчетливо слышал фразы:
– Ишь, говорит – с Мончаловского… Может, верно… И плачет… Эй ты, летчик, брось наган-то! – крикнули ему. – Брось, говорю, а то не выйдем, убежим!
Алексей откинул в сторону пистолет. Кусты раздвинулись, и два мальчугана, настороженные, как любопытные синички, готовые каждую минуту сорваться и дать стрекача, осторожно, держась за руки, стали подходить к нему, причем старший, худенький, голубоглазый, с русыми пеньковыми волосами, держал в руке наготове топор, решив, должно быть, применить его при случае. За ним, прячась за его спину и выглядывая из-за нее полными неукротимого любопытства глазами, шел меньший, рыженький, с пятнистым от веснушек лицом, шел и шептал:
– Плачет. И верно, плачет. А тощой-то, тощой-то!
Старший, подойдя к Алексею, все еще держа наготове топор, огромным отцовским валенком отбросил подальше лежащий на снегу пистолет.
– Говоришь, летчик? А документ есть? Покажь.
– Кто тут? Наши? Немцы? – шепотом, невольно улыбаясь, спросил Алексей.
– А я знаю? Мне не докладают. Лес тут, – дипломатично ответил старший.
Пришлось лезть в
