и обворожительной.
– Да, – ответил он. – В Африку.
– В Африку! – бессмысленно повторила Мейзи. И прежде чем она успела прийти в себя, он пожал ей руку и вышел. Она так и осталась стоять на месте, судорожно прижимая локти к бокам, с гневным румянцем на щеках.
Спустившись вниз, Джон Сегрейв столкнулся в дверях с Аллегрой, возвращавшейся с улицы. Она была в черном, с лицом бледным и безжизненным. Взглянув на Джона, она провела его в маленькую гостиную для утреннего чая.
– Мейзи сказала вам, вы знаете? – спросила она.
Он кивнул.
– Но это же ничего не значит. Вы-то нормальны. Так бывает – случается, что это передается не всем в роду.
Она поглядела на него мрачным, тоскливым взглядом.
– Вы же в самом деле нормальны, – повторил он.
– Я не знаю, – почти шепотом проговорила она. – Не знаю. Я же говорила вам о том, что́ мне снится. А когда я играю, когда я сажусь за пианино – те, другие, приходят и хватают меня за руки.
Он, остолбенев, уставился на нее. В какой-то миг, пока она говорила, что-то проглянуло в ее глазах. Оно было мимолетно, как вспышка, но он узнал его. То самое Нечто, глядевшее из Дома.
Она заметила его внезапный ужас.
– Вот видите, – прошептала она, – видите? Но я жалею, что Мейзи сказала вам. Это все у вас отнимет.
– Все?
– Да. У вас не останется даже грез. Потому что отныне вы больше не осмелитесь грезить о Доме.
Западноафриканское солнце палило нещадно, и зной стоял невыносимый. Джон Сегрейв все еще стонал:
– Я не могу найти его. Не могу найти.
Английский доктор-коротышка, рыжий, с тяжелой челюстью, со свойственной ему грубоватой бесцеремонностью склонился над пациентом и отрывисто проговорил:
– Заладил одно и то же! О чем это он?
– Думаю, он говорит о доме, сударь, – с мягкой отрешенностью в голосе ответила сестра милосердия Римской католической миссии, опуская взор на сраженного недугом человека.
– О доме, а? Что ж, ему придется выкинуть его из головы, иначе нам не удастся поставить его на ноги. Слишком он запал ему в воображение. Сегрейв! Сегрейв!
Блуждающий взгляд стал осмысленным. Видно было, что Джон узнает доктора.
– Смотри, ты должен пробиться. Я вытащу тебя. Но перестань думать об этом доме. Он никуда не денется, сам знаешь. Не терзай себя и прекрати его искать.
– Ладно, – казалось, Джон покорился. – Думаю, ему некуда деться, коли его и так никогда не было.
– Ну вот, так-то лучше! – доктор ободряюще улыбнулся. – Теперь ты мигом встанешь на ноги, – заключил он с присущей ему самоуверенностью и отбыл.
Сегрейв лежал, погруженный в раздумье. Лихорадка отпустила его на мгновение, и он мог мыслить спокойно и ясно. Надо отыскать тот Дом.
Десять лет он боялся этого. Мысль о том, что он может вновь нечаянно набрести на Дом, сделалась для него величайшим кошмаром. А
