ватник едва сходился на груди и был прихвачен на поясе широким кожаным ремнем с цельнометаллической пряжкой, кисти рук большие, как грабли, и тоже красные. Глядя на эти руки, Юрген невольно потянулся к горлу и помассировал его.
– А почему звездочки на шапке нет? – спросил он.
Павел ничем не напоминал солдата, разве что грязной гимнастеркой, видневшейся под распахнутым ватником. На нем не было никаких знаков различия или отличия, но Юргена больше всего поразило отсутствие звездочки на шапке. Красная звезда – это святое.
– Нам не положено, – ответил Павел, – мы – штрафники.
Юрген и сам был штрафником, и слово было немецким, но он никак не мог взять его в толк.
– Это как? – спросил он.
– Заключенные мы, бывшие, из лагеря, – нехотя протянул Павел, – вину на фронте искупаем.
– Хох, – с какой-то даже радостью воскликнул Юрген, – и мы такие же, – и уточнил: – Я такой же.
– А за что сидел? – оживился Павел.
– Да ни за что, – ответил Юрген, – дал одному гаду по морде, а он оказался членом партии.
– Наш человек! – одобрительно отозвался Павел. – Но ты хоть за дело, а я по глупости, но в общем-то тоже ни за что. Поехали на тракторе за самогонкой, да трактор-то и утопили. Пьяные были. Почти неделю пили, когда я демобилизовался после финской, слышал, чай, о такой войне? Я вернулся да два другана, так что, почитай, вся деревня гуляла. Гнать не успевали! Вот и пришлось к соседям ехать. Ну и – утопили! – рассмеялся он.
– А ты говорил: ни за что, – с некоторым недоумением сказал Юрген.
– И сейчас говорю! Трактор-то летом вытащили! – Павел вновь рассмеялся.
– И сколько дали? – спросил Юрген.
– Десятку! Подвели под вредительство.
– Десять – чего? Месяцев?
– Ну, ты даешь! Лет, конечно.
Они оба замолчали. Юрген думал о том, что Павел совершил, несомненно, серьезное преступление, но десять лет за это – чересчур. И что он на его месте тоже попросился бы на фронт. Даже на своем, кабы дали ему десять лет, тоже попросился бы, если бы ему дали гарантию, что на Восточный фронт не направят. А Павел думал о чем-то своем и, судя по выражению его лица, о невеселом.
– Тихо. Тишина на фронте – не к добру, – продлил он свои невеселые мысли. Юргену тоже было не по себе от неизвестности, от лежащих неподалеку трупов русских солдат, от сидения в яме, где взгляд все время упирается в стенку, как в тюремной камере.
– Я посмотрю, – сказал он и, поднявшись на ноги, полез наверх.
– Стопори! – Павел схватил его за ногу и стащил вниз. – Каску давай!
Юрген послушно снял каску, протянул Павлу. Тот водрузил ее на штык винтовки, поднял винтовку вверх, держа на низ приклада. Едва каска высунулась над бруствером, как – дзинь! Винтовка завалилась набок, каска покатилась по дну рва, моргая пробоиной.
– Дрянь у вас каски, –
