чтобы впоследствии обобщить его в формулах и системах»[67]. Поэт-философ с Мартиники преподает в Нью-Йорке, однако учился и живет преимущественно в Париже. Его критика направлена против той тотальности европейского мышления, которая принесла ему гегемониальное положение в Западном и Северном полушариях нашей планеты. В то же время его идеи тесно связывают его с теми, преимущественно французскими, интеллектуалами, которые даже в век униформизации и страшных разрушений остались верны гетерологии: Жоржем Батаем, Морисом Бланшо, Жилем Делёзом, Жаком Деррида и Мишелем Фуко. Против стратегии глобализации Глиссан выдвигает концепцию мондиалитета (mondialitй), когда все игроки приходят с периферий, из ниш, с окраин не только в смысле власти, но и в географическом смысле: «Те, кто устраивает здесь свидание, приходят не только „оттуда“, из далекого мира, но они еще приносят с собой сюда то неопределенное знание, которое они там обрели». А когда Глиссан конкретизирует знание, о котором говорит, он ссылается на важный тезис из «Грамматологии» Деррида: «Бренное знание – не императивная наука. Мы только предощущаем, мы идем по следу»[68].
Сколь бы соблазнительной ни была мысль понимать следы как нечто постижимое в результате ощущения и ускользающее от всякого систематического порядка, они не представляют собой нечто естественное. Следы – это запечатление событий и движений, и уже в архаические времена охотников и собирателей они требовали интенсивного обучения дешифровке, чтению и упорядочению знаков[69]. И это тем более верно, если мы останемся в поле истории, сложившихся и сформированных цивилизаций, и к тому же – в истории медиа. То, что обнаруживается здесь аналогично следам чьих-то ног, сломанным ветвям, кучам грязи, потерянным перьям, сплошь и рядом производилось техникой и культурой. Посредством поисков, собирания и сортировки археолог наделяет значением свои находки или придает им совсем другие смыслы, нежели те, которые они когда-то могли иметь. Справиться с парадоксальной ситуацией, возникшей благодаря тому, что в работе люди зависят от упорядочивающих культурных техник и в то же время хотят поддерживать разнообразное и особенное, можно лишь тогда, когда мы пытаемся отказаться от притязаний на главенствующую роль. Отказаться от власти, которой мы смогли достичь, неизмеримо труднее, чем добиться этой власти[70].
Действительность как тень возможности. В понятии archaiologia мы находим не только «древнее, изначальное» (archaios), но и деятельность «управления, господства» (archein), и существительное archos, «вождь». Anarchos – имя действия Nomen agentis к глаголу archein и обозначает отсутствие предводителя, а также безудержность[71]. Обсуждая концепцию «археологии знания» Фуко, Руди Фискер десять с лишним лет назад использовал понятие ан-археология для обозначения такого метода, «который невозможно собрать воедино благодаря какой-либо ссылке на потенциал идентификации некоего единого объекта изначального
Ibid., 88.
Ibid., 14.
Эта тема – поле деятельности Карло Гинзбурга (1995). К написанному им сложно что-либо добавить.
Мысль, сформулированная Отто Рёсслером.
Эрнст (1996) использует понятие «ан-археология» в другом интересном значении, как некую противоположность деятельности, состоящей в раскопках и предъявлении, в одной из своих статей в связи с римским предложением «увозить конную статую императора Марка Аврелия на лифте под землю и лишь в определенные времена вновь доставать ее». Мое предложение, насколько его можно связать с этой статуей, сводилось бы, скорее, к тому, чтобы время от времени давать Марку Аврелию поскакать верхом на своем коне.
