я.
– Темно же, ничего не видно. А стрелять в белый свет не рекомендуется. Я стреляю только, чтобы поддержать мораль наших в окопах.
– А вспышки выстрелов не выдадут положение батареи? – я хотел все знать.
– Нет. Вся австрийская артиллерия стреляет, и невозможно отличить вспышки от разрывов.
Противник стрелял по окопам и по резервам. Ни наблюдательного пункта, ни батареи он не обнаружил. Так что мы могли стрелять спокойно.
Спокойствие Коленковского передалось и мне и солдатам-телефонистам. А кругом царила паника. Наконец стало светать. Коленковский припал к трубе.
– Действительно, немцы. Вы их видите?
Я таращил глаза, но ничего не видел.
– Ну как же, на перешейке. Хорошо идут, не стреляют.
Я все же не видел.
– Вот, на фоне низкого разрыва две фигуры.
– Ax, вижу. – Стало светлей, и я ясно их видел.
Коленковский стал стрелять беглым огнем и низкими разрывами шрапнелей.
– А, начинают стрелять, значит, волнуются. – Он приказал стрелять комбинированным огнем шрапнели и гранат.
– Хоть шрапнель дает большую поражаемость, но граната действует на нервы, – пояснил он.
Действительно, немцы легли. Вторая цепь вышла из окопов и первая поднялась было, но встреченная беглым огнем, замялась вновь, залегла и потом отошла в окопы.
– Вот и все, – сказал Коленковский.
Конечно, еще с час заливались пулеметы, ухала артиллерия, неистовствовал телефон, но бой был окончен.
Наша пехота не выдержала огня австрийских батарей и покинула окопы. Остались в окопах только офицеры и команды разведчиков. Мимо нас проходили раненые и не раненые. Это был единственный и небольшой бой, который я пережил на фронте. Стало тихо, а потом начались братания.
В один прекрасный день австрийская дальнобойная батарея обстреляла Бурту новыми снарядами двойного действия. Снаряды эти никуда не годились. Шрапнель задерживалась громадной головкой-гранатой и не имела поражающей силы, а головка-граната летела кувырком и не взрывалась.
Меня назначили адъютантом командира дивизиона, довольно придирчивого полковника. Но он уехал в штаб заменять ушедшего в отпуск командира бригады, генерала Невадовского. Так что я жил один в хате и изнывал от безделья. Ходил по-прежнему дежурить на наблюдательный пункт второй батареи.
Я сделал глупость: поднял неразорвавшуюся головку австрийского снаряда и поставил на стол, хоть знал, что это опасно. Пришел молодой офицер из первой батареи и стал вертеть головку.
– Оставьте ее, это очень опасно.
– А, боитесь? – И этот недоумок стал колотить по гранате чем-то.
Вижу, что дурак. Чем-то отвлек его внимание. Он ушел, а я разделся и хотел лечь, когда вспомнил гранату. Надо ее немедленно унести, а то такой дурак наделает беды.
