сэр, пожалуй, я возьму зонт. В такой дождь электричество может закоротить не в ту сторону.
– Отлично. Шарль?
– Кеб будет у дверей через пять минут, месье.
Вот в такой полувоенной атмосфере мужского взаимопонимания мы строили наш быт. Раз в неделю мне позволялось навещать любимую (возможно, это слово надо заключить в кавычки?) бабушку. Остальное время мы проводили в мужском триумвирате.
Нет, мой учитель отнюдь не чурался женщин, вспомнить хоть ту же Крейзи Лизу. Его французская половина всегда имела место быть, проявляясь в галантности, вежливости и безусловном такте в обращении с абсолютно любой женщиной, аристократкой или простолюдинкой. Но всё равно в душе он был убеждённый английский холостяк.
Чуть забегая вперёд, с прискорбием скажу, что именно женщине и был посвящён его последний воздушный поцелуй. Но это ещё когда…
Ровно через пять минут мы под большим зонтом стояли на крыльце нашего дома перед Тауэрским мостом, а незнакомый мне пегий кебмен спускал пар, давя на тормоза.
– Куда угодно джентльменам?
– Сити, доходные дома мистера Хоупа.
– Знаем, сэр. Старшего или младшего?
– А что, они владеют разным имуществом? – мгновенно заинтересовался Ренар, попросту перебираясь на сиденье возницы и подвигая пегого коня. – Едем вперёд, расскажете по дороге. Плачу двойную таксу!
– Это же собака, сэр, – попытался пошутить кебмен, и, к моему удивлению, Лис нарочито громко расхохотался:
– Да вы шутник, приятель! А ну-ка выдайте что-нибудь ещё…
Кебмен зарычал, и машина, грохоча железными ободами по булыжникам, неспешно пошла в указанном направлении. Через несколько минут мокрый Лис текучим движением скользнул ко мне в кабину. Он приложил палец к губам и закрыл глаза, откинувшись на кожаных подушках. Я тоже уже знал, когда стоит беспокоить его вопросами, а когда разумнее подождать. Сейчас следовало точно так же запрокинуть голову, отключить мозг и вслушаться в бодрое пение лондонских кебменов…
Как-то утром, на рассвете, заглянул в любимый сад –
Там армянка с молдаванкой мой воруют виноград!
Я краснею, я бледнею, захотелось вдруг орать:
– Чтоб… вас друг за дружкой… длинной розгой, вашу мать!
Песня, кстати, была довольно бодренькой и вполне себе мелодичной. Все кебмены от Лиссабона до Владивостока поют, но не все хорошо. Признаем, справедливости ради, что они и не оперному искусству обучались, да? Лошадям вообще трудно играть даже на музыкальных инструментах, быть может, за исключением разве что литавр или абхазских барабанов.
Это только в Венеции считается, что каждый гондольер всенепременно гениальный оперный певец! У нас здесь всё несколько проще, но со своим местным колоритом. За что мы и платим чаще всего больной головой и засевшей где-то глубоко в ней пошлой бульварной песенкой, от которой никак не удаётся избавиться, точно от вечно ноющего зуба, что так жалко тем не менее отдать клещам
