так запорол – просто голенища оказались припаянными к основанию несколько под углом, что придавало им забавный вид, хотя в носке это, возможно, и не очень бы мешало, если, конечно, приноровиться их надевать. Но ОТК сапоги не пропустил, и разразился скандал. Директор накричал на заместителя, тот, в свою очередь, – на старшего технолога, тот обругал младшего, а когда они пришли в цех, то старший мастер вдруг заявил, что с него спроса нет, поскольку все расчеты делал Ларичев, стало быть, он и виноват в неправильном смыкании голенища и подошвы.
– Это неправда! – сказал Ларичев. – Я вам докажу…
– А мне нечего доказывать, – сказал старший мастер.
– Я вам несколько раз объяснял…
– А мне нечего объяснять, – снова прервал его тот. – Молоды вы еще меня учить, товарищ Ларичев. Я здесь двадцать лет работаю! Я эти сапоги делал, когда вам мать еще сопли вытирала!
Ларичев побледнел и смолк. Старший мастер понял, что разговор окончен, повернулся и спокойно пошел прочь.
Наблюдавший эту сцену Клягин подскочил к Ларичеву и зашипел ему в ухо:
– Ну?! Чего ж ты… Ну?! Уйдет ведь! – Он даже подтолкнул Ларичева в спину.
Тот сначала нерешительно пошел, потом побежал, догнал старшего мастера и, нервно кусая губы, тихо сказал:
– Немедленно извинитесь!
– Чего? – не понял мастер.
– Немедленно извинитесь!!!
– Да идите вы, товарищ Ларичев, знаете куда?!
Лицо Ларичева сделалось красным, подбородок задрожал.
– Вы… вы…
– Ну же! – не выдержав, крикнул Клягин.
– Вы… вы, – продолжал бормотать Ларичев и, вдруг схватившись за грудь, стал медленно оседать на пол.
Его подхватили, положили на диванчик в коридоре. Через двадцать минут приехала «скорая». Клягин помогал выносить Ларичева на носилках. Тот был бледен, слабо улыбался и все пытался что-то объяснить Клягину, но Клягин угрюмо сопел и не слушал.
Через два дня фотографию Ларичева повесили в красном уголке в черной рамке. На кладбище пришло много народа, выступал представитель фабкома, который охарактеризовал покойного как хорошего специалиста и человека, любимого коллективом.
Вечером Клягин пришел к вдове на поминки, и хотя пил мало, но был очень мрачен и ни с кем не разговаривал. Только попросил магнитофон и, выйдя с ним на лестничную площадку, долго курил.
На следующий день он пришел на фабрику с красными от бессонницы глазами, до одиннадцати работал, а потом зашел к дежурному вахтеру и попросил у него ключ от радиорубки.
Войдя в радиорубку, Клягин закрылся изнутри, сел за стол и включил микрофон. Когда в динамиках раздался треск, Клягин немножко оробел, но тут же взял себя в руки и глухо произнес:
– Алло! Это Клягин говорит… Шофер Клягин Егор Степанович… Знаете, в общем…
Сквозь окно радиорубки он увидел, как работавшие в цехах люди удивленно подняли
