на лесопилке работал эти дни и не мог прийти.
Не мог он сказать, что для того, чтобы купить себе рубашку и штаны, он работал эти дни до изнеможения.
Но Тоня догадалась об этом сама, и вся досада на Павла прошла бесследно.
– Идемте гулять к пруду, – предложила она.
И они пошли в сад, а оттуда на дорогу.
И уже как другу, как большую тайну, рассказал Тоне об украденном у лейтенанта револьвере и обещал ей в один из ближайших дней забраться глубоко в лес и пострелять.
– Смотри ты меня не выдай, – неожиданно сказал он ей «ты».
– Я тебя никогда никому не выдам, – торжественно обещала Тоня.
Глава четвертая
Острая, беспощадная борьба классов захватывала Украину.
Все большее и большее число людей бралось за оружие, и каждая схватка рождала новых участников.
Далеко в прошлое отошли спокойные для обывателя дни.
Кружила метель, встряхивала орудийными выстрелами ветхие домишки, и обыватель жался к стенкам подвальчиков, к вырытым самодельным траншеям.
Губернию залила лавина петлюровских банд разных цветов и оттенков: маленькие и большие батьки, разные голубы, архангелы, ангелы, гордий и нескончаемое число других бандитов.
Бывшее офицерье, правые и левые украинские эсеры – всякий решительный авантюрист, собравший кучку головорезов, объявлял себя атаманом, иногда развертывал желто-голубое знамя петлюровцев и захватывал власть в пределах своих сил и возможностей.
Из этих разношерстных банд, подкрепленных кулачеством и галицийскими полками осадного корпуса атамана Коновальца, создавал свои полки и дивизии «головной атаман Петлюра». В эту эсеровско-кулацкую муть стремительно врывались красные партизанские отряды, и тогда дрожала земля под сотнями и тысячами копыт, тачанок и артиллерийских повозок.
В тот апрель мятежного девятнадцатого года насмерть перепуганный, обалделый обыватель, продирая утром заспанные глаза, открывая окна своих домишек, тревожно спрашивал ранее проснувшегося соседа:
– Автоном Петрович, какая власть в городе?
И Автоном Петрович, подтягивая штаны, испуганно озирался:
– Не знаю, Афанас Кириллович. Ночью пришли какие-то. Посмотрим: ежели евреев грабить будут, то, значит, петлюровцы, а ежели «товарищи», то по разговору слыхать сразу. Вот я и высматриваю, чтобы знать, какой портретик повесить, чтобы не влипнуть в историю, а то, знаете, Герасим Леонтьевич, мой сосед, недосмотрел хорошо, да возьми и вывеси Ленина, а к нему как наскочат трое: оказывается, из петлюровского отряда. Как глянут на портрет, да за хозяина! Всыпали ему, понимаете, плеток с двадцать. «Мы, – говорят, – с тебя, сукина сына, коммунистическая морда, семь шкур сдерем». Уж он как ни оправдывался, ни кричал – не помогло.
Замечая кучки вооруженных, шедших по шоссе, обыватель закрывал окна и прятался. Не ровен час…
А рабочие с затаенной ненавистью смотрели на желто-голубые знамена петлюровских
