какие-то низкорослые гоблины, трусливо расступились, путь стал свободен. Сейчас он выведет друзей из огненного кольца, и – спасены.
В тот же миг из ниоткуда вынырнул он.
Он был холодом самой студеной, не знающей рассветов, ночи. Его нельзя было миновать или победить. Кирилл замер с поднятым мечом, и сотни стрел, копий и клинков пробили его доспех.
Тем, ради кого он вступил в бой, надеяться было больше не на что: Кирилл Белозёров умер.
Дефибрилляция, еще дефибрилляция, инъекция адреналина. Остановившееся сердце забилось вновь.
Потом он был горноспасателем, ангелом со сломанным крылом, еще кем-то…
И вдруг всё закончилось. Кирилл открыл глаза и увидел лицо склонившейся над ним жены. Она что-то говорила, но он ничего не мог разобрать.
Он лежал на койке, в палате интенсивной терапии, в отдельном боксе. От руки тянулась змейка капельницы, мерно пикал кардиометр.
Пожилой профессор, местное светило кардиологии, которого Алла своим звонком подняла среди ночи прямо с постели, вывел ее в коридор.
– Леонид Анатольевич, что вы скажете?
– Голубушка, я могу сказать одно, сейчас он вне опасности. Но если вы спросите, встречался ли я с подобным в своей практике, отвечу честно – случай уникальный. Рефлекторная остановка кровообращения, причем несколько раз, без видимых причин… Сердце-то ведь здоровое. Пять запусков подряд выдержало… Не знаю, не знаю… – Профессор развел руками. – Никаких органических нарушений нет. Уверен, если до утра эти странные приступы не повторятся, всё будет в порядке. Полу́чите своего мóлодца живым и здоровым. Но недельку подержим, понаблюдаем. Так сказать, от греха подальше.
Когда Кирилл проснулся, первое, что он произнес – неразборчиво, плохо выговаривая слова, – была странная, на взгляд Аллы, фраза:
– Вера – это когда выталкиваешь этот мир к Богу.
Мастер Ри очнулся, когда женщина подошла и села на краешек кровати. Низкий потолок, закопченные дубовые балки, треск поленьев в камине; лучи света пятнами лежат на стенах. Тихо. Пахнет знакомым с детства – сдобой.
Он взглянул на женщину. Русоволосая, то ли молодая, то ли нет; смотрит серьезно, а в уголках губ прячется улыбка. Ему показалось, что он знает ее, словно бы встречал когда-то, словно бы знал ее всегда.
В руках она держала кружку. Он хотел приподняться, но понял, что не в силах оторвать голову от подушки. Тогда он закрыл глаза, и пришло воспоминание.
Это было летом десятого года его жизни. В то утро он проснулся рано, собрался идти в лес – вырезать из орешника удилище. В доме царил тот самый аромат сдобы и еще чего-то неуловимо знакомого, что бывает только в родном доме и только в детстве. Тихонько встал, проскользнул в кухню, где уже хозяйничала мама, и, взяв нож, вышел из дому.
Он шел по лесной дороге, придирчиво вглядываясь в заросли орешника, росшего по обе стороны, – ведь удилище должно быть и ровным, и длинным, – когда
