то кровь не задерживалась бы там долго, и кровотворение было бы вследствие этого, хуже. Так утверждают Герофил, Руф и даже сам Аристотель!
Везалий молчал, сражённый словами знаменитого доктора. Значит, все, кого ему приходилось вскрывать до сих пор, были жалкими уродами, лишёнными полноценной печени! Везалий стоял, расставив руки с растопыренными, перепачканными кровью пальцами, и весь вид его выражал такую растерянность, что кто-то из свиты королевы не выдержал и расхохотался, громко хлопая себя ладонями по бокам, где, несомненно, скрывалась сильно разветвлённая печень.
– Однако, – промолвил Сильвиус, не спеша возвращаясь на кафедру, – предоставим ослам жевать свой латук и вернёмся от ничтожных препирательств к великой науке. Как было сказано, Природа, снабдив печень связками…
Королева была довольна. Маленький анатомический скандал получился необычайно милым и очень ей понравился.
За стрельчатыми, исчерченными свинцовыми переплётами окнами плавился вечер. Придворные и школяры, профессора и любопытствующие дворяне давно уже занимались своими далёкими от анатомии делами. Анатомический театр, расположенный на одной из тупиковых улиц Университетской стороны, был пуст. Только два человека сидели на краю секционного стола и вполголоса обсуждали свои беды.
– Так-то, друг Мишель, – говорил Везалий, – воистину не знаю, кому верить, всему ли свету, от века твердящему одно, или своим глазам, указывающим другое. Не может же ошибаться Гален?
– Гален – великий врач, но он был таким же человеком, как и мы, а значит, его сочинения не свободны от ошибок, – твёрдо произнёс второй собеседник, щуплый худой человек, лет двадцати на вид, с мягкими светлыми волосами, жидкой бородкой клинышком и жёстким взглядом неожиданно чёрных глаз.
Одет второй студент был просто, даже бедно, и его можно было принять за монаха.
– Гален не мог знать всего, – говорил он, – в его времена запрет на вскрытия был очень строг, и вряд ли Пергамец мог часто нарушать его. Значит, он описывал строение обезьяны овцы, собаки, кого угодно, но не человека…
– Тише, Мишель! – испугался Везалий. – Для тебя нет ничего святого! Ещё немного, и ты отыщешь ошибки в священном писании!
Мигель послушно умолк. Пожалуй, они действительно слишком близко подошли к опасной черте. До сих пор ему удавалось притворяться французом и благочестивым католиком, благо что внешностью он походил на мать – уроженку Нормандии, и в нём непросто было признать испанца, а монастырское воспитание помогало скрывать вольнодумные мысли. Но всё же следует быть осторожнее.
Трудно сказать, что сдружило двух столь непохожих людей – баловня судьбы Андрея Везалия, медика в пятом поколении, предки которого уже полтора столетия служили придворными врачами Габсбургов, и опасного еретика Мигеля Сервета. Один – красавец богатырского сложения, второй хромоногий калека. Один – богач, порой даже в будний
