Абдул усомнился. Поглядел вслед херу, галопом утекающему к амбару, потом на палочку, от которой летели зеленые искры, и решил, что, раз Старый Бахвал так ее испугался, она, должно быть, – сильное средство. Развернулся обратно и потрусил домой, опустив черное свое чело.
– Вишь? – Тори ткнул кнутиком вслед своему улепетывающему быку. – Когда суксын был теленком, мои правнуки его к фургону привязывали и хлестали, пока не повезет, – вот этим сраным кнутиком. И он не забыл, а?
Мы подвезли старика к его дому. Я сказал ему, что починю ограду; он ответил, что дело уже не в этом: теперь мой бык одолел его быка и не успокоится, пока не завалит все его стадо.
– А мож, и тогда не успокоится, знашь? Тут можно ток одно. И если ты не сделаешь, ей-же-ей, сделаю я!
Поэтому тем же вечером мы вызвали Сэма, и наутро, не успел я и кофе выпить, Джон уже сворачивал с дороги к нам. Вскочив к нему на подножку, я показал дорогу туда, где ночевало стадо – в зеленом клевере вокруг главной оросительной трубы. Авенезер было предостерегающе замычала – она теперь всякий раз так делала, завидев серебристый фургончик смерти, – но поздно. Джон уже вышел и двинулся к цели, которую я ему показал. Цель была крупная, и он нес «винчестер» 30–30, а не обычный свой 22-й калибр. Абдул только промаргивался со сна, когда у него во лбу взорвался выстрел. Бык без единого звука рухнул на трубу.
Пока стадо пятилось и ревело, Джон подцепил трос лебедки к задним ногам Абдула и отволок тушу ярдов на пятьдесят. Раньше я хотел, чтоб он вообще их с поля уволакивал, с глаз долой, не то стадо увидит кровавое свежеванье и потрошенье падшего сородича, но Джон мне доказал, что это необязательно. Коровы за трупом не пойдут – окружат то место, где случилась смерть, и будут оплакивать точку отбытия, хоть опустелая оболочка и лежит всего в нескольких ярдах. Время проходит, коровий круг расширяется. Если висеть сверху на шаре и каждый час делать снимки этого контура скорби, наверное, будет видно, как распространяется энергетическое поле падшего животного.
Крупнее Абдула мы никогда никого не убивали, и поминки длились дольше прочих. Пасясь, стадо то и дело возвращалось к гнутой трубе и становилось мычащим кругом: в диаметре он был тугих десяти футов в первый день, на следующий – пятнадцати, потом – двадцати. Оплакивали его целую неделю. Оно и понятно: Абдул был им великим стариком, и правильно, что похороны длятся, пока блюдется большой круг, это ж естественно – должный срок почитания сам собой гаснет до полного забвения, а Природа меж тем тасует колоду к следующей раздаче.
Но тут выпадает джокер.
Пол в ванной прогнивает. Бадди с двоюродным братцем Дэйви приехали на фургоне маслобойни с фанерой, и мы всю ночь ее приколачиваем. Утром они уезжают, и Бадди отвлекает рев в поле. Это Авенезер. Ее должность диктует еще одну обязанность – извещать нас, когда у молодой телки начинаются роды. Бадци видит распростершуюся на земле телушку и дает задний ход – мчится обратно к дому, голосит и бибикает.
